Фигура замечательного русского философа, публициста, литературного критика, одного из основателей почвенничества Н.Н. Страхова (1828-1896) долгое время было как бы в тени философского и публицистического внимания русского общества. До сих пор, к сожалению, не переизданы его основные философские работы, политическая и литературная публицистика, воспоминания о таких великих деятелях русской культуры как Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой (с обоими он дружил и вёл переписку), а также переписка Н.Я. Данилевским, А.А. Фетом, Б.В. Никольским, А.А. Григорьевым.
Между тем, в 80-е годы ХIX века Н.Н. Страхов был широко известен читающей России как оригинальный философ и литературный критик патриотического и почвенного направления мысли. Его перу принадлежали такие литературно-критические и естественнонаучные труды, как «Письма о органической жизни», «Значение гегелевской философии в настоящее время», «Мир как целое», «О развитие организмов», «Об основных понятиях психологии», «О вечных истинах», «Борьба с Западом в нашей литературе», «Заметки о Пушкине и других поэтах», «Бедность нашей литературы», «Критические статьи о И. Тургеневе и Л. Толстым» и др. Памяти этого замечательного русского мыслителя и будет посвящена данная статья.
А.И. Введенский не без основания называл Страхова «одним из самых выдающихся русских философов», который пробуждал русское общественное мнение, заставляя людей мыслить. В свою очередь, Э.Л. Радлов указывал на незаурядный критический талант Страхова, которому «не было равного», утверждая, что его «старомодность» и «ретроградность» были лишь кажущимися, и по глубине мысли он заметно превосходил своих противников либералов.
Н.Н. Страхов родился 28 октября \16 октября 1828 года в городе Белгороде в семье священника. Отец философа был высокообразованным человеком, магистром Киевской Духовной академии, преподававшим словесность в белгородской гимназии. Однако отец Николая Николаевича рано умер, и маленького Николая воспитывал брат матери, также высокообразованный представитель русского духовенства, бывший ректором Костромской духовной семинарии, где в 1840-44 гг. учился и сам будущий русский философ.
«С детства я был воспитан,- вспоминал позже Н.Н.Страхов,- в чувствах безграничного патриотизма, я рос вдали от столиц, и Россия всегда являлась мне страною, исполненной великих сил, окружённою несравненно славою: первою страною в мире, так что в точном смысле благодарил Бога за то, что родился русским. Поэтому я долго потом не мог даже вполне понимать явлений и мыслей, противоречащих этим чувствам; когда же я, наконец, стал убеждаться в презрении к нам Европы, в том что она видит в нас народ полуварварский и что нам не только трудно, а просто невозможно заставить его думать иначе, то это открытие было мне невыразимо больно, и боль эта отзывается до сегодня. Но я никогда и не думал отказываться от своего патриотизма и предпочесть родной земле и её духу – дух какой бы то ни было страны».
Уже во время учёбы у него пробудился интерес к точным и естественным наукам, поэтому по окончании семинарии он вначале поступил на математический факультет Петербургского университета, а затем перевёлся на естественный факультет педагогического института. Закончив его в 1851 году, молодой естествоиспытатель на протяжении нескольких лет преподавал физику и математику в гимназиях Одессы и Петербурга. В 1857 году Николай Страхов защитил магистерскую диссертацию по биологии «О костях запястья у млекопитающих». Однако, несмотря на успешную защиту диссертации, у него возникли проблемы с космополитически настроенной профессурой Петербургского университета, из-за чего он так и не смог занять место на кафедре. Вместо Страхова взяли человека без степени и особых научных заслуг.
Впрочем, сам Николай Николаевич уже не стремился к научной карьере, поскольку начал активную литературно-публицистическую деятельность. В 1858 году он знакомится с замечательным русским поэтом, литературным критиком и мыслителем почвеннического направления мысли А.А. Григорьевым, а уже в следующим году, с вернувшимся из ссылки, выдающимся русским писателем Ф.М. Достоевским. В 1859 году Страхов публикует свою первую серьёзную работу «Письма об органической жизни», в следующем году «Значение гегелевской философии в настоящее время». В 1861 году Фёдор Достоевский вместе со своим братом Михаилом и А. Григорьевым начали издавать журнал «Время», в который был приглашён и Страхов.
В своей философии Страхов исповедовал и обосновывал религиозно-идеалистическую доктрину – «теорию духа», а также антропоцентрическую идею о человеке как центре мироздания. Сам он никогда не спорил с теми кто считал его представителем почвенничества и славянофильства, при этом, правда, делая следующую, весьма показательную оговорку: «Всякого славянофила подозревают в том, что он сочувствует деспотизму и питает ненависть к иноземцам. И вот я хочу сказать, что я, как бы ни был грешен в других отношениях, от этих грехов свободен».
Будучи тонким литературным критиком, Николай Николаевич отличался, как справедливо отмечал Василий Розанов, исключительной чуткостью ко всякому новому и талантливому слову в художественной литературе и общественно-политической мысли, а также редким умением отделять вечные ценности от преходящих. Подтверждением этого является то, что он одним из первых дал высокую оценку романов Л.Н. Толстого «Война и мир» и «Анна Каренина». В некрологе Страхова Розанов написал, что «…литература в нём потеряла пестуна своего, наша недозрелая младенческая мысль потеряла в нём драгоценную няню, как-то естественно выросшую, само собою подтянувшуюся с почвы среди цветов, дерев, «пшеницы и плевел» нашей словесности».
Новаторством Страхова как публициста стали его смелые выступления против либеральных, западнических и нигилистических журналов «Современник» и «Русское слово», игравшие тогда определяющую роль в сознании молодёжи и отличавшиеся нигилистическим отношениям к государству и монархии. Кроме того, 1860-е годы были временем активного распространения в русском обществе вульгарно-материалистических взглядов на жизнь природы и человечества под влиянием эволюционной концепции Дарвина. Подобные взгляды проецировались и на искусство, от которого требовалось исключительно «общественная значимость». Страхов выступал против подобных примитивных представлений о мире, вполне логично приводящих к нигилизму и разлагающие общественное сознание. Он, одним из первых, не побоялся резко критически отозваться об «идоле передовой интеллигенции» А.И. Герцене. Николай Николаевич саркастически называл его «отчаявшимся западником», который, оказавшись на Западе, превратился, подобно многим западникам в «нигилистического славянофила».
Однако, в 1863 году, во время польского восстания, именно статья Страхова стала основным поводом к закрытию «Времени». В апрельском номере Страхов поместил первую часть своей статьи «Роковой вопрос», в которой перечислил требования мятежников. Это был своего рода фирменный полемический приём Страхова – изложить все аргументы своих оппонентов, чтобы затем по пунктам его разгромить. Однако, сразу же после выхода «Рокового вопроса» знаменитый публицист и издатель М.Н. Катков увидел в этом чуть ли не польскую пропаганду. Кроме этого, сотрудник Каткова Петерсон поместил в «Московских ведомостях» под псевдонимом «Русский» гневные статьи против «Времени», требуя закрыть журнал. В результате данного недоразумения журнал был вскоре закрыт. В 1864 году Ф.М. Достоевский и Страхов начали издавать журнал «Эпоха». Однако и этот журнал издавался недолго, из-за многочисленных денежных затруднений издателей. Некоторое время после этого Страхов оставался без работы, занимаясь в основном переводами научных и художественных книг.
В 1867 году он смог вновь вернуться к издательской деятельности, став на некоторое время редактором журнала «Отечественные записки», а в 1869-71 гг. Николай Николаевич редактировал журнал «Заря». В «Заре» в 1869 году он опубликовал знаменитую работу Н.Я. Данилевского «Россия и Запад». Там же, в «Заре» были опубликованы статьи самого Страхова о романе Л.Н. Толстого «Война и мир». В результате между двумя этими русскими мыслителями возникла активная переписка приведшая позже к их личному знакомству. Занимающая 2 тома переписка Страхова с Толстым, даёт нам возможность увидеть истинное, не искажённое толкованиями «толстовцев» мировоззрение этого сложного и противоречивого писателя и мыслителя.
Большой общественный резонанс вызвала работа Страхова «Борьба с Западом в нашей литературе» (1883), в которой отчётливо, увлечение идеями А.А. Григорьева, что явно сближает его концепцию «органицизма» с «почвенниками», Ф. Шеллингом, А. Шопенгауэром, Л.Н. Толстым, Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьевым, О. Шпенглером, В.В. Розановым. Здесь же Страхов проводит разоблачение Запада как царства «рационализма». При этом он отчётливо подчёркивает самобытность русской культуры, и выступает горячим последователем концепции Н.Я. Данилевского о различии культурно-исторических типов.
Главный объект его философской полемики – западноевропейский рационализм, который Страхов называет «просвещенством». Под этим, последним, он понимает, прежде всего, патологическую веру во всесилие человеческого рассудка и доходящее до идолопоклонства преклонение перед достижениями и выводами естественных наук. И то, и другое, по мысли Страхова, является философской базой для обоснования материализма и милитаризма, весьма популярных в то время, как на Западе, так и в России.
Русский философ считал, что единственным противоядием против заразы «просвещенства» является живое соприкосновение с родной почвой, с народом, сохранившим, по его мнению, в своём быту здоровые религиозно-моральные начала. Страхов ошибался, заодно со славянофилами и Ф.И. Тютчевым, только в том, что болезнь «просвещенства» есть специфически западная болезнь. Зародившись на Западе в эпоху торжества материалистических понятий, она приобрела затем всемирный, а не только местный характер.
«Наше время, — отмечает он в одной и своих статей, — поражает… оскудением идеала… уже почти полвека в умственной жизни Запада явственно обнаружилось, и всё более обнаруживается, отсутствие руководительных начал… Определённого идеала развития, твёрдого сознания целей нет в Европе, и она мечется… она приходит к сознанию, что вовсе потеряла дорогу». Поэтому Страхов в своих статьях и борется за то, чтобы вернуть русское сознание к родной почве, к русскому народу. «Нам не нужно искать каких-либо новых ещё не бывалых на свете начал, — пишет он по этому поводу, — нам следует только проникнуться тем духом, который искони живёт в нашем народе и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли».
Страхов поднимает вопрос о духовной самобытности России. Он неоднократно подчёркивал, что в России духовная работа лишена связи с жизнью, с «нашими собственными национальными инстинктами». Мы гонимся за призрачными мнимыми целями и стремимся подогнать просвещение в нашем народе на европейский лад. Страхов считает необходимым изменить суть нашего просвещения и проникнуться тем духом, который искони живёт в народе, который и даёт то самое «направление государственному кораблю, несмотря на ветреность кормчих и капитанов».
Вполне современно для сегодняшнего дня звучат следующие слова Страхова: «…Нет сомнения, важную роль играет здесь та постоянная потребность самоосуждения, самообличения, которая составляет одну из черт русского характера. Самодовольство и самовосхваление для нас нестерпимы: напротив, для нас составляет приятное препровождение времени всячески казнить самих себя, не давать себе ни в чём пощады, прилагать к себе самые высокие требования. Малым нас не удивишь; шаг за шагом мы идти не умеем; подавай нам всё сразу, а не то мы и слушать и смотреть не будем».
В чём же причина нашей духовной болезни? На данный вопрос Страхов даёт следующий ответ: «…мы не сознаём своей состоятельности и, если она есть, не умеем не видеть её ясно и отчётливо, ни выражать её определённо и твёрдо. Итак, первая наша бедность есть бедность сознания нашей духовной жизни. Мы одинаково не знаем ни её дурных, ни её хороших сторон, и осуждаем её огулом, без разбора. Драгоценнейшие черты этой жизни, прекрасные её зачатки для нас неясны и потому всё равно что не существуют».
Одновременно с акттивной публицистической деятельностью, Страхов активно занимается философией, выпустив в 1872 году книгу «Мир как целое». В ней содержится систематизированное опровержение концепций вульгарного материализма. Страхов затронул в своей работе почти все основные философские вопросы и проблемы: мир (бытие) как целостный организм, понятия материи, пространства и времени, растительный и животный мир, неживая природа, антропология, логика, этика, эстетика и т.д.
При этом Страхов отмечал, что и материализм, и идеализм одинаково впадают в крайности, пытаясь найти единое начало всего сущего либо в материальном, либо в духовном. Но ведь и то, и другое может быть понято и оценено только в Боге и через Бога. К сожалению, данная книга не вызвала почти никакого интереса в обществе. Более того, В.С. Соловьёв за патриотические и почвеннические идеи философа начал жестко критиковать, как его самого, так и его оригинальную философию.
Но, сама по себе, философия Страхова интересна прежде всего тем, что в ней Николай Николаевич совершает тот «антропологический переворот», который, в итоге, станет одной из самых центральных тем более поздней русской религиозной философии, а именно: он проводит идею об органичности и иерархичности мира, продолжая традицию всей мировой философии (начиная с идей античных философов Гераклита, Пифагора, Сократа, Платона). В то же самое время, именно в человеке он видит «центральный узел мирозданья».
У позднейших исследователей философское творчество Страхова не получило однозначной оценки. Например, уже упоминавшийся В.В. Розанов, считал главным элементом его философии религиозную тему, при этом, отмечая, что этого своего «центра» он почти никогда не касался словом. Это можно объяснить тем, что своё религиозное мировосприятие Страхов стремился обосновать при помощи доказательства от противного.
В 1873 году Страхов нашёл, наконец, постоянную работу по душе, став сотрудником Публичной библиотеки в Петербурге. Впрочем, он продолжал заниматься вопросами науки и образования, являясь членом учёного комитета Министерства народного просвещения. Кроме того, с 1875 года он вновь стал заниматься переводческой деятельностью, работая в комитете иностранной цензуры.
Главная заслуга Страхова в деле развития русской общественной мысли заключается именно в его яростной борьбе против идей «просвещенства», которую он, называл «борьбой с Западом». Это роднит его с Ф.М. Достоевским, Ф.И. Тютчевым, Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьевым, В.В. Розановым. В общей перспективе развития русской общественной мысли он являлся своего рода передаточным звеном между позднейшими славянофилами и деятелями русской религиозной философии начала ХХ века, так называемого русского религиозного ренессанса (В. Розанов, Н. Бердяев, В. Эрн, С.Н. Булгаков, о. П.А. Флоренский и другие).
Будучи по-христиански скромным человеком, Страхов много сил и энергии отдавал увековечиванию памяти своих друзей. Он организовал издание первого собрания сочинений А.А. Григорьева (1876), написав вступительную статью, издал первую биографию Ф.М. Достоевского, опубликовав также ценные воспоминания о великом русском писателе.
Хотя, если говорить о Достоевском, то в последние годы жизни великого писателя их отношения испортились. Сам Страхов называл Фёдора Михайловича в письме к Л.Н. Толстому, которое было опубликовано уже в 10-е годы ХХ века, странным и больным человеком и всячески отговаривал Толстого от встречи с ним (в итоге, два великих русских писателя так и не встретились).
Кроме этого, он поддержал философские начинания В.В. Розанова, уверив его в необходимости занятия философией и публицистикой. Более того, как уже отмечалось, Страхов стал первым распространителем идей Н.Я. Данилевского, страстно критикуя его недображелателей.
Всю свою жизнь Страхов прожил холостяком, без каких-либо крупных внешних потрясений, и умер в довольно преклонном возрасте. Скончался Страхов в Петербурге, живя в целом, довольно бедно, постоянно нуждаясь в средствах. Однако, в среде выдающихся русских деятелей, он был признан оригинальным философом и виднейшим теоретиком почвенничества. Его поклонниками как неординарной и неоднозначной личности и, во многом его последователями были В.В. Розанов (обширная переписка между двумя замечательными русскими мыслителями была опубликована в очередном томе собрания сочинений В.В. Розанова), Ю.Н. Говоруха-Отрок, Б.В. Никольский.
Идеи Страхова встречали довольно большое сопротивление как со стороны либералов-шестидесятников, которых он сам обвинял в нигилизме, так и со стороны официальных правительственных кругов. Так, публицист М. Протопопов, критик демократического журнала «Дело» называл Страхова «кладбищенским философом», «реакционером и обскурантом», воюющим против прогресса и проповедующим нирвану и пессимизм, в то время как сама жизнь требует борьбы. И только вышеперечисленные философы и критики из его ближайшего окружения отмечали в нём «чрезвычайную вдумчивость» и «спокойное изящество спора». Вспомним и мы этого прекрасного, русского философа, публициста и учёного. Отдадим должное его деятельности на благо и процветание нашего отечества. Девизом жизни Страхова было знаменитое изречение античной философии: «Познай самого себя». Он данное выражение перефразировал как «Познай свою страну». Так познаем же мы, её наконец, выполнив завет Николая Николаевича Страхова.
Используемая литература:
1)Н.Н. Страхов. Литературная критика. – М.:2000.
2)Н.Н. Страхов. Заметки о Пушкине и других поэтах. –М.:1888.
3)Н.Н. Страхов Борьба с Западом в нашей литературе. Т. 1-3. – С — б., 1890.
4)Русская философия. Словарь. – М.:1995.
5)Русский патриотизм. Словарь. – М.:2003.
6)Русское мировоззрение. Словарь. – М.:2004.
7) В.В. Зеньковский. История русской философии. Т.1-2. – Р.:1991.
8) В.В. Зеньковский. Русские мыслители и Европа. – М.:1997.
9) Б.П. Балуев. Споры о судьбах России. – М.:2001.
10) К.В. Султанов Социальная философия Н.Я. Данилевского: конфликт интерпретаций. – С — б, 2001.
11) С.А. Левицкий. Очерки по истории русской философии. – М.:1996.
http://www.pravaya.ru/ludi/450/9755
Русский европеец Николай Страхов
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня - Николай Страхов. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Николая Николаевича Страхова (1828 – 1996), русского философа, критика, публициста, многие не пожелают причислять к русским европейцам – хотя бы даже потому, что главный сборник его статей назывался «Борьба с Западом в русской литературе». Будем исходить, однако, из того, что он был другом и сотрудником таких гениев русской литературы, как Лев Толстой и Достоевский: такая связь стоит патента на европеизм. Страхов заметил и вытащил в столичную культурную жизнь еще одного гения – Василия Розанова. Вообще же Страхов считается одним из трех китов так называемого позднего славянофильства, или почвенничества, наряду с литературным критиком и поэтом Аполлоном Григорьевым и Данилевским, автором книги «Россия и Европа». А славянофильство, надо помнить, несмотря на его как бы националистический, порой и шовинистский покров, было явлением в сущности европейским – местной, русской разновидностью мирового движения романтизма.
По образованию Страхов был биолог, защитил магистерскую диссертацию – «О строении костей плюсны у млекопитающих». Первоначальным его увлечением была философия, - он автор своего рода философской системы «Мир как целое»; само название говорит о преимущественно гегелевском влиянии. Но главным занятием его жизни стала, как и водится у русского пишущего интеллигента, литературная критика и публицистика. Страхов – первоклассный критик, вернувший этому сомнительному везде, а в России в особенности, занятию необходимое качество эстетической оценки. Аполлон Григорьев и Страхов преодолели предрассудки так называемой реальной критики, видящей в литературном произведении, прежде всего и единственным образом, документ общественной жизни. Эксцессы этой реальной критики дошли до того, что в пресловутые шестидесятые годы ею был отвергнут Пушкин. До геркулесовых столбов эстетического невежества дошел Чернышевский, утверждавший, что настоящее яблоко лучше нарисованного – в искреннем непонимании того, что нарисованный, то есть эстетически представленный объект, не может ставиться в сравнительную связь с реальным.
Страхов вместе с Григорьевым сумели противостать этому варварству. Это не значит, однако, что они были абстрактными эстетами – защитниками чистого искусства. Они сотрудничали в журналах Достоевского «Время» и «Эпоха», а это были боевые органы почвенничества. То есть у Страхова была своя идеология. Она исходила из общеромантической посылки об органической структуре самого бытия, понять строение которого нельзя упрощенными, механизирующими, количественными методами естественных наук. Подлинный инструмент цельного знания – искусство: отзвук старого лозунга Шеллинга: «искусство как органон философии». И в ход у русских почвенников пошли биологические аналогии, тем более, что Страхов и Данилевский были биологами по образованию. Страны и нации – аналог живого, как бы растительного мира, каждая из них вырастает из некоего семени, они преформированы своим, сказали бы мы сейчас, генетическим строением. И подлинная национальная литература – та, которая сумеет найти, выразить и по-своему, в идеальной форме вырастить это бытийное ядро нации, народа, отечества. Писатель, сумевший сделать это, становится классиком. Именно так – первым из всех русских критиков – понял и оценил Страхов Льва Толстого, его «Войну и мир»:
"С появлением пятого тома "Войны и мира" невольно чувствуется и сознается, что русская литература может причислить еще одного к числу своих великих писателей. Кто умеет ценить влечения и строгие радости духа, кто благоговеет перед гениальностью и любит освежать и укреплять свою душу созерцанием ее произведений, тот пусть порадуется, что живет в настоящее время".
То, что позиция романтического почвенничества, в случае Страхова, отнюдь не была тождественна какому-либо обскурантизму, показывает эпизод из истории журнала «Время», в котором Страхов поместил, под псевдонимом, «Русский», статью о тогдашней злобе дня – польском восстании 1862 года. В статье говорилось, что «старинный спор славян между собою» решается отнюдь не на славянской почве, а в оппозиции Россия – Европа. Польша – страна гораздо более высокой культуры, воспринятой из европейского католицизма, и Россия никак не может рассчитывать на победу в этом противостоянии, пока она сама не выработает своей собственной культуры, превосходящей европейскую. Самое главное в строе мысли Страхова было то, что он верил в конечную культурную победу России, в способность ее создать высший тип культуры. Но начальству было не до культуры – страховская статья мешала политике, и журнал Достоевского «Время», имевший значительный читательский (а значит, и материальный успех) закрыли.
Надо сказать, что вера Страхова в самостоятельную русскую перспективу, в предопределенность русского пути, иного европейскому, со временем сильно поколебалась. Поначалу для него были характерны такие, например, мысли:
"На святой Руси никогда этого не будет; ни французская мода, ни немецкий прогресс никогда не будут у нас иметь большой власти и сериозного значения. Не такой мы народ, чтобы поверить, что глубокие основы жизни могут быть сегодня открыты, завтра переделаны, послезавтра радикально изменены".
Но события разворачивались явно не в том направлении. Эпоха великих реформ заканчивалась в атмосфере нарастающей политической борьбы; всякого рода нигилизм не только вызывал сочувствие образованного общества, но и грозил вылиться в известную по Европе картину революционного террора и насилия. И Страхов поддается пессимизму, не лишенному, конечно, некоей слабой надежды на конечное чудо:
"Может быть, нам суждено представить свету самые яркие примеры безумия, до которого способен доводить людей дух нынешнего просвещения; но мы же должны обнаружить и самую сильную реакцию этому духу; от нас нужно ожидать приведения к сознанию других начал, спасительных и животворных".
Жизнь Страхова заканчивалась в атмосфере некоего затишья, но его славянофильское благодушествование, несомненно, кончилось. Был поколеблен, если не до конца разбит строй мыслей и чувств человека, выросшего в органическую эпоху русской жизни. Вообще жизнь подносила неприятные сюрпризы – например, друг и единомышленник Достоевский. После его смерти Страхов написал Льву Толстому письмо, в котором рассказал о кошмарном случае - признании Достоевского в том, что в молодости он изнасиловал девочку. Тут дело не в Достоевском, который, вполне может быть, сам себя неврастенически оговорил – выдал свои свидригайловские фантазии за реальность, - тут дело в Страхове, вообще в мировоззрительном благодушии, так отличавшем девятнадцатый век. Век кончался, кончалось и благодушие. Всего лишь через пять лет после смерти Страхова Зигмунд Фрейд опубликовал «Толкование сновидений». Русское сновидение в числе прочих мифов прежней эпохи оказалось истолкованным, а русские иллюзии разрушенными.
Свежие комментарии