"Нечего скрывать: Сталин ничего в философии не понимал. Я сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь проштудировал по-настоящему хоть одну книгу Гегеля или Канта. Но ему это и не нужно было, так как он мнил себя величайшим философом".
А.М. Деборин. Воспоминания (1).
Когда неожиданно по окончании деборинской конференции Центральный Комитет ВКП(б) выпустил в начале 1929 года специальное постановление "О мерах по улучшению научной работы в соответствии с решениями 2-ой конференции марксистско-ленинских научно-исследовательских учреждений" (2), это было из ряда вон выходящим событием.
Казалось бы, какое дело руководству большевистской партии и, прежде всего, Сталину было до этих узко-специальных диспутов, не имеющих никакого отношения к практике внутрисоюзной жизни, наполненной нешуточными событиями и в политике, и в промышленности, и в сельском хозяйстве в год "великого перелома"? Но странные вещи случались и раньше, когда, например, Ленин, не знакомый даже поверхностно с современной ему теоретической физикой, пронизанной заковыристыми математическими обоснованиями, вдруг срочно напечатал под псевдонимом Вл. Ильин наполненную необоснованно критическими и даже задиристыми суждениями книгу "Материализм и эмпириокритицизм" (3), в которой хулил Беркли, Юма и Маха и рассуждал о том, познаваем ли атом. Однако в тот момент он решил, что, пригвоздив сердитыми окриками своих непосредственных оппонентов из клана меньшевиков не по поводу их партийных взглядов, а относительно строения атома, "познаваемости электрона", структуры материи и прочих далеких от него вопросов, он что-то выиграет во внутриполитических распрях.
Вот и сейчас Сталину, занятому продвижению в жизнь его планов по индустриализации и коллективизации, показалось выигрышным внедриться в споры философов и поднять на щит диалектиков во главе с Дебориным, чтобы опорочить от имени ЦК партии механистов-механицистов, за которых заступались Бухарин и вроде бы даже Троцкий. Далекие от практики теоретические диспуты вдруг приобрели первенствующее значение в политической жизни страны, что означало одно - Сталину не просто импонировали взгляды Деборина и деборинцев, за этим стояли вещи посерьезнее, и им надо было придать силу партийного закона.
Что же скрывалось за возникшим у Сталина интересом к сугубо частной философской дискуссии? Как уже было отмечено ранее, многим до 1929 года казалось, что у него не было никаких поползновений внедряться в философию, он не выражал публично никаких симптомов интереса к этой науке, но оказалось, что он внимательно следил за дискуссией на конференции. Скоро стало ясно, зачем он это делал. У него было два главных намерения: во-первых, он хотел, чтобы философы объединились вокруг него и помогли бы взвинтить кампанию с обвинениями Бухарина в анти-марксистских и анти-ленинских устремлениях, а, во-вторых, он задумал закрепить за собой лидирующую позицию главного философа-марксиста. Формально он уже вошел в число титулованных ученых: еще в июне 1926 года по предложению М.Н. Покровского в Социалистической Академии (переименованной в 1929 году в Коммунистическую) его избрали действительным членом (по русской традиции его следовало теперь называть академиком).
Выход в свет любого постановления ЦК партии и даже менее широковещательные начальственные указания из ЦК приобретали силу закона в СССР. Именно так и было воспринято постановление ЦК о том, что отныне именно деборинские установки на роль диамата в познании законов живого мира правильны.
Этому постановлению предшествовало еще одно примечательное событие. В начале и в середине 1928 года Сталин попытался установить личные взаимоотношения с профессором Дебориным, надеясь, что тот, как самый авторитетный философ страны, публично назовет его лидером советской философии. Голос Деборина был бы непременно услышан всеми специалистами. Мы увидим ниже, что через несколько месяцев Сталин, в попытке подмаслиться к Деборину, внесет его кандидатуру в список на выборы в Академию наук СССР, будет "продавливать" своих кандидатов в академики самым решительным образом, и в январе 1929 года Деборин станет академиком. Вскоре сразу несколько человек из сталинского окружения начнут открыто уговаривать Деборина сделать заявление о лидерстве Сталине в философии. О том, как Сталин обставил усилия по организации этого знакомства, Деборин сам поведал перед смертью (он скончался в 1963 году) в воспоминаниях, опубликованных вдовой академика только в феврале 2009 года. Вот как он описал события 1928 года:
"Однажды Орджоникидзе, встретив меня в Большом театре, затащил в ложу Сталина, чтобы нас познакомить. И.В. Сталин очень дружески меня принял и стал угощать вином и фруктами, а под конец завел разговор о моем внепартийном состоянии, прибавив, что все члены Политбюро за мое вступление в партию. Разумеется, я не заставил себя долго упрашивать, поблагодарил и немедленно дал свое согласие. Через несколько дней в "Правде" появилась заметка о моем вступлении в партию по специальному постановлению ЦК и без прохождения кандидатского стажа. После этого Сталин несколько раз приглашал меня к себе в ложу, когда он знал, что я в театре" (4).
Однако Деборин не захотел тесно сближаться с ним, видимо поняв, что ему важна не дружба в общечеловеческом плане, а специфическое действие - широковещательная декларация, что есть мыслитель, более всех продвинутый в понимании философских закономерностей - Сталин.
Почувствовав, что желаемого толку от Деборина не добьешься, Сталин решил приблизить к себе двух наиболее известных его учеников - Яна Стэна и Николая Карева. Он попробовал с их помощью получить признание в кругах философов, а для прикрытия сделал вид, что собирается глубже разобраться в предмете спора между диалектиками и механистами и пошел на необычный шаг: стал приглашать Стэна к себе домой в Кремль, где Ян Эрнестович приступил к чтению ему лекций по диалектике Гегеля. Выбор Стэна для философских занятий определился тем, что Сталину понравились и содержание, и боевитость нападок Стэна на Скворцова-Степанова в его статье в журнале "Большевик". Из воспоминаний друзей Стэна известно, что желанного Сталину признания со стороны философа не вышло. Один из друзей Яна Эрнестовича упоминал, что Стэна доводила порой до бешенства неспособность Сталина воспринять детали философских рассуждений Гегеля, он кричал на Сталина и даже хватал его за лацканы пиджака и тряс. Можно себе представить, какие зазубрины на самолюбии Сталина оставляли нервные эскапады Стэна. О его несдержанности в разговорах со Сталиным вспоминал и Деборин:
"…Ян Эрнестович Стэн, состоявший одно время в близких отношениях со Сталиным, к которому был вхож в дом. Стэн работал в Коминтерне, был членом Центральной контрольной комиссии ВКП(б). Стэн был один из самых честных людей, каких мне приходилось встречать. Его искренность и откровенность, абсолютное неумение кривить душою выделяли его среди товарищей. Он не способен был уступить Сталину хотя бы формально в чем-нибудь, раз он не был согласен. Я лично был свидетелем столкновения Стэна со Сталиным. Когда началась "критика" деятельности и теоретических установок так называемого "деборинского философского руководства", и Сталин, не высказавшись еще открыто, занимал двусмысленную позицию, Стэн бросил ему в глаза обвинение в том, что он, Сталин, "торгует марксизмом". Разговор происходил по телефону. Должен сознаться, что по моему телу пробежал холод. По окончании разговора я набросился на Стэна: "Что ты натворил? Ты знаешь, чем рискуешь?" Стэн только рассмеялся. Он принадлежал к железной когорте большевиков, не зная ни сомнений, ни подхалимства. Он знал Сталина лучше других и не доверял ему, говоря мне: "Ты увидишь, сколько зла он еще принесет", присовокупляя слова "впрочем, он окончит свои дни под забором". (5).
Стэн позволил себе к тому же одну публичную выходку, которую Сталин мог принять на свой счет. Он опубликовал в "Комсомольской правде" 26 июля 1929 года статью под громким названием "Выше коммунистическое знамя марксизма-ленинизма", в которой решительно заявил, что политику партии необходимо пересмотреть в целом, ослабить жесткую дисциплину и непомерно зарегулированные требования к членам партии, чтобы предоставить им больше свободы к выражению своих мнений (это в годы развязанной Сталиным ожесточенной битвы с троцкистско-левацким и бухаринско-правым уклонами!), а потом вообще написал такое, что Сталин не мог не принять на свой счет:
"После Ленина у нас не осталось людей, совмещающих в себе в таком диалектическом единстве теоретический и практический разум. Этот существенный пробел может заполнить только коллективная теоретическая мысль, развивающаяся в тесной связи с практическими задачами нашего социалистического строительства".
Намек Стэна на слабый теоретический базис именно Сталина был очевиден, его слова возмутили Сталина, и он написал об этом Молотову .
Когда и Деборин, и Стэн не помогли провозглашению его лидером в философских кругах, Сталин попробовал прибегнуть к помощи еще одного видного деборинского ученика - Карева, который с 1926 года был профессором Московского государственного университета, прекрасного оратора и автора многих исследований. Деборин характеризовал его следующими словами: "Николай Афанасьевич Карев - один из талантливейших молодых советских философов. В 1930 году вышло второе издание его книги "За материалистическую диалектику"… Помимо научной и литературной деятельности, Стэн и Карев, как и другие товарищи, отдавали много времени преподавательской работе". Однако и у Карева Сталин нужного ему понимания не нашел.
Отказ деборинцев был истолкован им однозначно: наступило охлаждение отношений, а затем быстро то, что и должно было произойти: отторжение и наказание. Первоначальную функцию наказания было поручено осуществить тому, кто всю жизнь приниженно старался быть ближе всего к вождю Сталину - Вячеславу Михайловичу Молотову. Вот, что вспоминал Деборин в начале 1960-х годов:
"Я был принят в партию в июле 1928 г., а уже через год я почувствовал, что отношение ко мне изменилось. На каком-то партийном активе В.М.Молотов позволил себе выпад по моему адресу, сказав, что "Деборин воображает себя Энгельсом на Советской земле". Я лично не присутствовал на активе, но не имел основания не поверить товарищу, который был там. Я хорошо понимал, что Молотов сделал это по "поручению" Сталина, а не по своей инициативе. Так называемые "соратники" Сталина не имели собственного мнения и голоса: они беспрекословно исполняли его приказы" (7).
Из воспоминаний Деборина можно узнать и еще о некоторых важных деталях взаимоотношений с вождем. Так, в те дни бывший ученик Деборина, заведующий могущественнейшим Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Александр Стецкий попросил его прийти к нему. Цель вызова "на ковер" была им объяснена предельно откровенно. Он вроде бы протягивал учителю прутик, пытаясь помочь вытянуть того из "зловонной трясины", в которой тот утопал. Нужно сделать только одно: выступить публично с заявлением, что есть лишь один светоч в наши дни в советской философии - товарищ Сталин. Об этой беседе и о смысле слов Стецкого Деборин признался в конце жизни и добавил, что твердо отказался сыграть эту роль.
Так все попытки Сталина заставить интеллектуалов объявить его выдающимся философом, провалились. Пришлось применить лобовую атаку и самому заявить о своих философских претензиях. Он выступил 27 декабря 1929 года на конференции марксистов-аграрников с докладом "К вопросам аграрной политики СССР", в котором представил себя глубоко мыслящим философом, объявил о шести главных задачах философии и обвинил теоретиков в отставании от практики:
"…надо признать, что за нашими практическими успехами не поспевает теоретическая мысль… Между тем необходимо, чтобы теоретическая работа не только поспевала за практической, но и опережала ее, вооружая наших практиков в их борьбе за победу социализма… теория, если она является действительно теорией, дает практикам силу ориентировки, ясность перспективы, уверенность в работе, веру в победу нашего дела… Беда в том, что мы начинаем хромать именно в этой области…" (8).
В приказном тоне, как то и требуется от главного начальника, он потребовал срочного исправления недостатка.
Затем Сталин выпустил на арену человека из иных кругов, в прошлом, как это уже было сказано, бандита-уголовника - Емельяна Ярославского. Троцкий называл его одним из самых приближенных к вождю людей и характеризовал следующим образом: "…небезызвестный Ярославский, выполняющий обычно самые двусмысленные поручения Сталина" (9). Как уже упоминалось, он даже не закончил трех классов начальной школы, и этим его образование ограничивалось. Ярославский был одиозной личностью - определен государственной властью главным борцом с религией и "поповщиной". Из секретарей ЦК партии он был опущен до поста председателя Союза воинствующих безбожников (одно название чего стоит!). Он выполнил то, что Сталин безуспешно ждал от деборинцев: заявил 30 марта 1930 года, правда, не на ахти каком высоком митинге - на пленуме Союза безбожников, что именно Сталин является неоспоримым лидером философской науки (10).
(слева - Посмертная маска "философа")
Литература.
1. А.М. Деборин Воспоминания, см. прим. (1) к гл. 1.
2. Постановление ЦК ВКП(б) "О мерах по улучшению научной работы в соответствии с решениями 2-ой конференции марксистско-ленинских научно-исследовательских учреждений". Газета "Правда", 25 января 1931 г., № 25 (4830), стр. 2; журнал "Вестник Коммунистической академии", 1929. No. 33, стр. 281-283.
3. Вл. Ильин. Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии. Издательство "Звено", Москва, 1909 г., 438 стр.
4. А.М. Деборин. Воспоминания, см. прим. (1) к гл. 1, цитата на стр. 123.
5. Там же, стр. 125.
6. Письмо Молотову от 29 июля 1929 г., см. И.В. Сталин. Cочинения, т. 17, Тверь, Научно-издательская компания "Северная корона", 2004. стр. 285-286.
7. А.М. Деборин. Воспоминания, см. прим. (1) к гл. 1, стр. 123.
8. И.В. Сталин. Газета "Правда", 29 декабря 1929 г., № 309.
9. Л.Б. Троцкий. Сверх-Борджиа в Кремле, в кн.: Портреты революционеров, М., "Московский рабочий",1991, стр. 69.
10. Е. Ярославский. Заключительное слово на 2-м пленуме Центрального Совета Союза воинствующих безбожников. Журнал "Антирелигиозник", 1930, №4, стр. 17.
Валерий Сойфер
Свежие комментарии