На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Свежие комментарии

  • Николай Попов
    Кто убил Сталина? Какая связь между убийством Сталина и «Мингрельским делом» 1951–1953 годов? https://topwar.ru/17942...«Перестройка Бери...
  • михаил дуванов
    ты глист вонючий только  дерьмо производить можешьТайны 22 июня. Ве...
  • Олег Аникиенко
    Дело в том, что Н.Морозов (этот стойкий солдатик) никогда не был астрологом и не знал астрологии. Статья ваша попсова...Астролог Николай ...

Разведчик в госпитале

Было далеко уже за полночь, когда мы с Петькой Деевым угомонились. Утром я проснулся с одним желанием — скорее известить Нину о том, что я в Туле. Перво-наперво я обнаружил, что все ее письма и ее адрес уехали в вещмешке со взводом. Я знал улицу, но не помнил номера дома — я вообще всегда плохо запоминал цифры.

Поэтому оставался пединститут. Надо было позвонить по телефону какому-нибудь декану, а может, даже самому ректору или просто-напросто вахтеру, объяснить, и ее бы нашли. А я этого не сообразил, написал записку, вложил в конверт и попросил санитарку сбросить в почтовый ящик — можно подумать, что собирался в этом госпитале быть по меньшей мере несколько недель.

Прошел день, второй, а ее нет. На третий заявились ребята. Заявились, как сейчас вижу их, с автоматами, в цветастых шароварах от летних маскхалатов, все чубатые, лихие, красивые. И показались они мне такими своими, близкими, родными, что я готов был бросить все и в одном белье сбежать с ними немедленно. Узнали, что уже третий день, как я послал записку Нине в пединститут, покрутили чубами. Грибко откомандировал было кого-то двоих в институт. Но тут же окликнул:

— Погодите, я сам пойду с вами. Тут дело деликатное — это вам не «языка» брать.

Иван Исаев поддержал:

— Правильно. А то приведут с кляпом во рту и с заломанными руками…

Все захохотали громко, раздольно. Из палат высовывались удивленные лица. Проходившая по коридору сестра изумленно остановилась.

— Вы что-о? Разве можно так громко?

Грибко вернулся через час — не раньше. Я сначала увидел в конце коридора его, высокого, улыбающегося, в пилотке на правом ухе, а потом уже обратил внимание на нее, торопившуюся, в накинутом на плечи белом халате. Ребята вокруг меня остолбенели. Кто-то что-то рассказывал — осекся на полуслове. Нет, она не была красавицей, может, даже наоборот. Худенькая, глазастенькая, бледненькая, она шла торопливо. И в лице, и в походке — во всем была тревога. Она еще издали металась взглядом от одного разведчика к другому, стараясь угадать, кто есть кто. А на меня и не глядела потому, что был я в госпитальном халате, а не в пестрых штанах и гимнастерке. Потом у не ребята все обернулись ко мне — все-таки я с ней переписывался. Я улыбался. И тревога стала сходить с ее лица. Она тоже заулыбалась.

— А я смотрю на ребят и не могу угадать никого, — заговорила она. И голос у нее тоже хлипкий-хлипкий. — А на вас как глянула, и сразу узнала, что это вы.

В письмах мы уже перешли на «ты», а тут чего-то ради она стала навеличивать меня. Наверное, от волнения. Ребята разглядывали Нину, галдели, каждый жал ей руку, представлялся.

Из двери напротив вышел врач в сопровождении трех женщин-медиков.

— Что здесь за базар?

— Тут два разведчика из двести семьдесят третьей дивизии после автомобильной аварии, — пояснила одна из женщин. — К ним пришли.

— Пришли, так нечего базар устраивать, — ворчал врач.

Ребята замолкли на минуту. И со стороны удаляющихся врачей донеслось: «Молодые. Здоровые…» Ребята тут же снова загалдели.

— Ну, мы пойдем к Петьке.

— Потом зайдем обратно.

— И вас, Нина, проводим. Командир полка отпустил нас сегодня до вечера.

— Точно. Мы вас проводим, вы нам город покажете…

Когда они ушли в палату к Дееву, которому нельзя было подниматься из-за сотрясения мозга, я вдруг почувствовал, что меня обуревает страх перед этой щупленькой, хлипенькой девушкой, боюсь остаться с Ниной один на один: совершенно не знаю, о чем буду говорить. Она, видать, тоже никогда раньше с парнем наедине не бывала. Сидим, отвернулись друг от друга, молчим. И теперь, спустя три с лишним десятилетия, я ощущаю свою неловкость, неуклюжесть свою. А что уж говорить о том, как себя чувствовал тогда! Помнит ли Нина Морозова нашу первую встречу? Сейчас она, наверное, уже и не Морозова… А почему бы ей не помнить? Многие, даже самые на первый взгляд пустяковые события юных лет запоминаются на всю жизнь. А уж о дружбе со взводом разведчиков — это-то она, конечно, наверняка помнит и, как знать, может, рассказывает об этой дружбе своим детям, а то и внукам уже. Мне же тогда было куда легче два раза кряду сходить с переломанными ребрами за «языком», чем еще полчаса просидеть с ней в коридоре. Хорошо, что ребят вскоре выпроводили из Петькиной палаты за шум, и они снова появились в коридоре.

— Вот, Нина, как бывает, — едва вывалившись от Деева, загремел Грибко, указывая на меня, — человек прошел от начала до конца самую великую битву, а погибнуть мог в центре мирной Тулы под мешком с солью. Это же парадокс.

Наш комсорг вообще любил иностранные словечки. Иногда такое вывернет, что никто, в том числе и сам он, не знает, как понимать его.

— Хорошо, что эта соль была подо мной, а я сидел у заднего борта. Вылетел в грязь, и соль за мной. — Он подошел к нам, широко расставив ноги. — Не любят нас здесь, — сказал он вдруг. — Первое место встречаю, где не любят разведчиков, не считая, конечно, немецких траншей… Так что мы — пошли. Пошатаемся по городу. Понимаешь, мороженого хочу. Как до войны, с вафельными кругляшочками с обеих сторон. И чтоб языком его так — помнишь? У-ух! — Он зажмурился и затряс головой.

— Ты думаешь, сейчас есть такое мороженое?

— Нина вот говорит, что бывает. Может, говорит, не совсем такое.

Нина засмеялась:

— А если точнее сказать, то совсем не такое. На сахарине оно сейчас.

— Пусть на чем угодно. Вам с Петькой принести?

— Мне ничего не надо. В полк я хочу — домой.

Иван Исаев хлопнул меня по плечу.

— Люди радуются, когда по пустякам попадают в госпиталь, — хоть отоспаться. Я, правда, ни разу не был ни в одном госпитале.

— Вот и радуйся. А спать, так я отосплюсь и во взводе. Ну ладно, идите. Когда придете? Когда ждать?

— Дня через два-три, наверное.

— А я приду завтра, — поднялась Нина, по-моему, с великим облегчением. — После лекции приду.

Я согласно кивнул. А когда она ушла с нашей шумной ватагой, долго еще сидел и мучительно думал: почему мы с Ниной в письмах почти совсем друзьями стали, а встретились — ни я, ни она не знаем, о чем говорить. Мне бы с нетерпением ждать ее завтрашнего прихода, а я со страхом думаю: о чем завтра с ней говорить?

Выход я нашел. Когда она приходила, мы усаживались около Петькиной кровати и она разговаривала с Деевым, я же только вставлял реплики. Первую скрипку вел Петька. Он без устали острил, рассказывал всякие истории.

— Недавно я прочитал, что в Китае такая привычка есть: если им надо отругать, допустим, курицу, то они показывают на курицу, а ругают собаку. Это такая деликатность. Хорошо ведь, правда? Это чтоб не говорить человеку прямо, что он дурак… — Петька смеется, зажав голову ладонями и морщась от боли. — Я, когда женюсь, не буду никогда ругать жену. Буду в основном лаять соседку. — И тут же спохватился: — Нет, лучше — тещу. Во, милое дело — ругать тещу. Говорят, они все…

— А ты слышал такое выражение: «Ты что, к теще приехал?» — вставил я. — Или еще: «К теще на блины»?

— Правда. Значит, у тещи хорошо.

— Это свекровки все стервы, — блеснул я познаниями.

— Точно. Это же про них говорят, что они снохе не верят?.. Ну, а я все равно буду ругать тещу, а не жену.

Не знаю, довелось ли Петьке Дееву иметь тещу да и жену, чтоб кого-нибудь из них ругать, — дожил ли он до конца войны. Уж больно бедовый парень-то был, лез в самое пекло очертя голову… Три месяца спустя на Курской дуге на моих глазах он чудом вышел живым из самого пекла с горсточкой автоматчиков. Но это будет три месяца спустя. А пока он лежал с сотрясением мозга и ему нельзя было шевелиться.

Петькиным посредничеством мне пришлось воспользоваться всего лишь два раза. На четвертый или пятый день после нашего с Петькой водворения в гарнизонный госпиталь вызывают меня на медицинскую комиссию. Не понимаю, зачем нужна целая комиссия. Если у меня ребра срослись (я все-таки сомневаюсь, что они были сломаны), сказали бы мне: «Ты, парень, уже готов. Выметайся в свою часть». И я бы с превеликим удовольствием задал лататы. Так нет, надо какую-то комиссию.

Вызвали. Щупали. Крутили. Ничего не спрашивали. Переглянулись. Сказала уже сестра — не они, не комиссия, — чтоб одевался. Вышел. Говорю второй сестре:

— Давайте мои шмутки. Здоров. В часть поеду.

— Какие там твои шмутки. Шмутки тут все общие. Получишь новую обмундировку.

— Мне нового обмундирования не надо. Мне мое отдайте. А то вместо сапог обмотки подсунете.

— Что подсунем, то и наденешь. И не шуми тут. Не положено. Вот оформим документы, и тогда все выдадут.

— Никаких документов мне не надо. Меня и без документов примут.

— Не положено без документов.

Ну, думаю, черт с вами, с вашими документами и с обмундированием. Лечить не вылечили, а колготы… На следующий день узнаю, что выписывают меня немного раньше, чем положено (какая-то спешка получилась у них — нужда такая). На это я бы еще наплевал, но главное, выписывают в другую часть. Меня аж жаром обдало — бог ты мой! Я — к врачу, к тому, к седому, который очень не любил, чтоб в коридорах базары устраивали.

— Доктор, — говорю, — я разведчик! Вы понимаете — разведчик… Вы ж танкистов не посылаете в пехоту, летчиков — тоже? Почему? Потому, что специалисты они. Так вот я — разведчик, специалист своего дела! Специалист — понимаете? — старался я популярно убедить главного врача.

Врач отчужденно смотрел на меня и, конечно, никак не мог взять в толк — с каких пор разведчиков приравняли к танкистам да к летчикам?

— Слушайте, молодой человек, — наконец заговорил он. — Я воевал на фронте солдатом в первую мировую войну. У нас в разведку посылали добровольцев из нас же, солдат. А чтоб отдельно, такой специальности не было. Во всяком случае я не помню.

— Тогда не было, а сейчас есть.

Врач начал сердиться.

— И сейчас нету. Вот передо мной этот самый талмуд — список военных специальностей и кого куда посылать после лечения. Нету в нем такой специальности — разведчик. — И уже под нос себе: — Понавыдумывают всяких специальностей.

— Ну, в общем я в эту вашу часть не пойду, — отрезал я.

— То есть как «не пойду»? Вы как разговариваете, товарищ боец? «Пойду» — «не пойду»! Вы где, в армии или… или… где еще? Там дивизию надо на фронт отправлять, а он — не пойду. Сейчас все госпитали подчищают. Такой приказ, — и развел руками.

В общем-то он добрый был дядька, этот врач. У него, конечно, приказ. Но я-то при чем?

Уже выходя из кабинета, я через порог обернулся.

— Все равно не пойду в эту вашу часть. Имейте в виду. — И закрыл дверь.

Рассказал Петьке Дееву.

— Надо рвать отсюда, — твердо решил Петька.

— Тебе-то еще вставать нельзя.

— Ничего. Я на карачках доползу до своих. Когда ребята обещали прийти?

— Что их обещания! Если бы это от них зависело. Не пустит пээнша-два — и все.

— Как то есть не пустит? Товарищи лежат в госпитале, а он — не пустит.

— В госпитале же. Если бы, допустим… на нейтралке — тогда другое дело.

— Ну, в общем думай. Ты — ходячий, ты — думай, К обеду пришли ребята. Полвзвода. Всех вахтер не пустил.

Я вышел в вестибюль, изложил коротко обстановку. Ребята забеспокоились.

— Да они что, кошкодавы, с ума посходили? Разведчика в общую кучу!.. В другую часть!.. Да мы этого…

— Тихо! — скомандовал Иван Исаев. Сам весь подобрался. Глаза вспыхнули. — Трое с автоматами — любую машину «скорой помощи» мобилизовать, чтоб Петьку можно было в лежачем положении везти до полка! Только чтоб без шума, чтоб тихо. Поняли? Спокойно чтоб. Не привлекать лишнее внимание. А остальные — блокируем палату. Закрыть все выходы и, главное, изолировать телефон. Петьку выносим на носилках, кладем в машину. Сколько можно — садимся, а остальные — или другую машину мобилизуют или кто как может.

У ребят загорелись глаза. Уже навострились разбегаться выполнять. Остановил Грибко.

— Отставить! Ты, Иван, подумал, чем это может кончиться?

— А ничем.

— Погоди, не кипятись. Разоружать тебя никто не будет, догонять и стрелять по тебе не будут — им же известно, куда мы поедем. Не успеем приехать, а там командир дивизии — на-ашей дивизии! — прикажет встретить… и так далее все остальное прочее. А закончится военным трибуналом и штрафной ротой. Понял?

Грибко, разумеется, рассудил правильно. Так оно все и будет. Иван Исаев похлопал-похлопал своими белесыми ресницами и вдруг взорвался.

— Так ты что-о, предлагаешь ребят бросить здесь, а самим спокойнехонько идти искать твое мороженое?

— Ребята, я предлагал это? — театрально протянул руки к разведчикам Грибко. — Это, во-первых. А во-вторых, сейчас придет Нина, и поэтому все равно кому-то доведется бежать и искать для нее мороженое. Рыцари мы или не рыцари?

— Я с тобой серьезно разговариваю.

— И я серьезно. Сбегайте кто-нибудь за мороженым… А с ребятами мы поступим так: дождемся, пока немного стемнеет. А пока обследуем все окна на первом этаже. Петьку вынесем в простыне лежачим, раз ему нельзя…

— Слушайте, ребята, — подал голос кто-то. — Может, Петьку не будем трогать пока? Его же не выписывают. А потом, когда у него дело подойдет…

— Ну уж нет, — рубанул Иван. — Нечего ему тут делать. В своей санчасти долечат… Ну, а если уж Грибко стал такой трусливый и осторожный, то…

— Трусливый и осторожный — не идентичные понятия.

— У тебя тут вообще никакого понятия нету, — стоял на своем Исаев. — А Петьку до санчасти донесем на руках, на плащ-палатке. Вот и все. И понимать нечего… идентически…

«Сватались» до тех пор, пока не появилась Нина. Рассказали Нине. Она предложила:

— У меня подруга в медицинском учится, а по вечерам подрабатывает на «скорой помощи». Пойдемте поговорим с ней — может, на машине довезет вас.

Грибко с Ниной ушли. Исаев все-таки выпросил халат, и мы с ним пошли по первому этажу, отыскивая открывающиеся окна. Прошли по всему зданию — ни одного окна с незаколоченными створками. А во многих даже решетки вставлены. Поднялись на второй этаж. Тут кое в каких палатах окна открываются. Но ведь это — второй этаж. Я-то спущусь запросто, а Петьку — как?

— Нет, Иван, искать надо выход все-таки через первый этаж, — настаивал я.

— Вообще-то давай посмотрим еще раз, — согласился он.

Большинство комнат на первом этаже было занято всякими подсобными службами, и поэтому вечером их закрывали на замок. Прошли опять по тем, где лежали раненые.

— Раз есть створки, значит, они должны открываться, — пробормотал Иван в одной из палат. — Вы, ребята, не возражаете, если мы откроем вам окно, а?

Ребята, конечно, не возражали. С каждым днем на улице становилось теплее, и форточек уже не хватало для проветривания, а тут, глядишь, иной раз можно будет когда-нибудь смотаться через окно. Двое из ходячих даже помогали Ивану раскупоривать окно на летний манер.

— Вам что, ребята, на шмароход, что ли, понадобился этот ход сообщения? — спросил меня один из раненых.

— Куда, куда?

— На шмароход — к шмарам то есть, — довольный познаниями местного госпитального жаргона и произведенным эффектом, пояснил он словечко.

— Допустим, — ответил я и для пущей убедительности добавил: — С товарищем решили вечерком смотаться, тут недалече. А со второго этажа не слезешь.

— Знамо дело. Тут сподручнее.

А когда в сумерках принесли на позаимствованных за шкафом носилках Петьку Деева и стали его передавать с носилками через окно, кто-то удивился из своего угла:

— Сколько по госпиталям валяюсь, такое в первый раз вижу, чтоб на шмароход отправлялись лежачие, на носилках.

Георгий Васильевич Егоров, «Книга о разведчиках», 1973

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх