Ольга Николаевна (3/15 ноября 1895 г.-17 июля 1918 г.)
«Из четырех Ольга и Мария Николаевны были похожи на семью отца и имели чисто русский тип… У нее были чудные белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица, немного вздернутый нос, походивший на Государя», — вспоминала фрейлина А. А. Вырубова.
«Характерными чертами у нее была сильная воля и неподкупная честность и прямота… Эти прекрасные качества были у нее с детства, но ребенком Ольга Николаевна бывала нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива, «- писала в мемуарах Анна Вырубова.«Она играла на пианино, любила поэзию и литературу… Хозяйства и вообще дамских таких интересов Она не переваривала и в жизни была не практична," - рассказывала Эрсберг (горничная).
Семен Павлов (раненый, лежавший в лазарете) вспоминал: «В лазарете довольно часто устраивались и концерты. На них приглашались или артисты Императорских театров или же ученики Петроградской консерватории. …Но очень часто мы устраивали домашние концерты сами… Аккомпанировала обыкновенно Великая Княжна Ольга Николаевна, обладавшая замечательным музыкальным слухом. Для Нее, например, ничего не стоило подобрать аккомпанемент к совершенно незнакомой Ей мелодии. Игра Ее была тонкая и благородная, туше — мягкое и бархатное. До сих пор помню один вальс, старинный дедовский вальс — мягкий, грациозный и хрупкий, как дорогая фарфоровая игрушка — любимый вальс Великой Княжны Ольги. Мы часто просили Великую Княжну Ольгу сыграть нам этот вальс и почему-то мне от него делалось всегда очень грустно».
«По вечерам мы с Ольгой и иногда Марией летаем на велосипедах по нашим комнатам полным ходом. Ольга меня ловит или я ее, очень приятно. Падаем иногда, но пока живы," - писала отцу Анастасия. «Ольга шалила, сидя на маленьком столике, пока преблагополучно не сломала его,"
В день трехсотлетия Дома Романовых состоялся ее первый взрослый выход в свет.«В этот вечер личико ее горело таким радостным смущением, такой юностью и жаждой жизни, что от нее нельзя было отвести глаз. Ей подводили блестящих офицеров, она танцевала со всеми, и женственно, слегка краснея, благодарила по окончании танца кивком головы», — вспоминала позднее С. Я. Офросимова.
«Далекими кажутся мне годы, — вспоминает А. А. Танеева, — когда подрастали Великие Княжны и мы, близкие, думали об их возможных свадьбах. За границу уезжать им не хотелось, дома же женихов не было. С детства мысль о браке волновала Великих Княжон, так как для них брак был связан с отъездом за границу. Особенно же Великая Княжна Ольга Николаевна и слышать не хотела об отъезде из родины. Вопрос этот был больным местом для нее, и она почти враждебно относилась к иностранным женихам».
«Во время войны, сдав сестринские экзамены, старшие княжны работали в Царскосельском госпитале, выказывая полную самоотверженность в деле… У всех четырех было заметно, что с раннего детства им было внушено огромное чувство Долга. Все, что они делали, было проникнуто основательностью в исполнении. Особенно это выражалось у двух старших. Они не только несли в полном смысле слова обязанности рядовых сестер милосердия, но и с большим умением ассистировали при сложных операциях…» Мосолов.
«Великая Княжна Ольга взяла на Себя утренний разнос лекарств по палатам и обязанность эту Она выполняла аккуратно до педантизма. Принесет, бывало, лекарство, улыбнется ласково, поздоровается, спросит, как вы себя чувствуете и уйдет неслышно. … Иной раз Княжна Ольга переменяла и воду в вазах с цветами. Мне говорили — раньше Она работала и в перевязочной. Но ужасный вид искалеченных людей сильно расшатал Ее хрупкую нервную систему, и Она совсем отказалась от работы в перевязочной," - вспоминал один из пациентов.В дневнике Ольги часто встречается одно и то же именя: Митя, Дмитрий, Шах-Багов («он очень милый», «ужасный душка»).
В записях Валентины Чеботаревой, работавшей в лазарете в то же время, можно прочитать: «У Шах Багова жар, лежит. Ольга Николаевна просиживает все время у его постели… А не вред ли вся эта близость, прикосновения. Мне жутко становится. Ведь остальные-то завидуют, злятся и, воображаю, что плетут и разносят по городу, а после и дальше. … Вера Игнатьевна говорила мне, будто Шах Багов, нетрезвый, кому-то показывал письма Ольги Николаевны. Только этого еще недоставало! Бедные детки!"
В заточении:«У меня сложилось впечатление, что она не питала иллюзий насчет того, какое будущее им уготовано, и, как следствие этого, была часто грустна и встревожена», — вспоминал Глеб Боткин. Из «самой разговорчивой» (С.Павлов), «очень обаятельной и самой веселой» (С.Буксгевден) великой княжны Ольга превратилась в собственную тень и, переехав в дом Ипатьева, держалась отчужденно и печально. Охранники вспоминали, что «она была худая, бледная и выглядела больной. Она редко ходила на прогулки в сад и проводила большую часть времени рядом с братом».
Татьяна Николаевна (28 мая 1897 г.-17 июля 1918 г.)
«Татьяна Николаевна от природы скорее сдержанная, обладала волей, но была менее откровенна и непосредственна, чем старшая сестра. Она была также менее даровита, но искупала этот недостаток большой последовательностью и ровностью характера. Она была очень красива, хотя не имела прелести Ольги Николаевны… Своей красотой и природным умением держаться в обществе Она затеняла сестру, которая меньше занималась Своей особой и как-то стушевывалась», — вспоминал П. Жильяр (учитель).
Все мемуаристы сходятся на том, что из ОТМА именно Татьяна была наиболее близка матери. «На мой взгляд, — Государыня любила ее больше, чем остальных дочерей. Любой поблажки или поощрения можно было добиться лишь через Татьяну Николаевну». (Ч.С.Гиббс)
«Татьяна… была шефом армейского уланского полка и считала себя уланом, причем, весьма гордилась тем, что родители ее тоже — уланы. (* Оба гвардейских уланских полка имели шефами Государя и Императрицу) «Уланы Рара» и «уланы Mama»», — говорила она, делая ударение на последнем «а»». (И. Степанов)
«Когда началась Первая мировая война, великой княжне Татьяне исполнилось семнадцать лет. Для нее наступило совершенно особое время, — время, когда в полной мере проявились не только ее доброта, милосердие, но и душевная стойкость…» (исследователь Т. Горбачева)«…Великая княжна Татьяна; например, она, прежде чем ехать в лазарет, встает в семь часов утра, чтобы взять урок, потом едет на перевязки, потом завтрак, опять уроки, объезд лазаретов, а как наступит вечер… сразу берется за рукоделие или за чтение <...> Доктор Деревенко, человек весьма требовательный по отношению к сестрам, говорил мне уже после революции, что ему редко приходилось встречать такую спокойную, ловкую и дельную хирургическую сестру, как Татьяна Николаевна"(дочь лейб-медика Николая II Е. С. Боткина Т. Мельник-Боткина).
«Татьяна Николаевна — чудная сестра. 27-го, в день возвращения Веры Игнатьевны, взяли Смирнова в перевязочную. Температура все держалась, пульс скверный, решен был прокол после пробного укола. Игла забилась сгустками гноя, ничего не удавалось высосать, новый укол, и Вера Игнатьевна попадает прямо на гнойник; потек густой, необычайно вонючий гной. Решают немедленно прорез. Забегали мы, я кинулась фильтровать новокаин и кипятить, Татьяна Николаевна самостоятельно собрала и вскипятила все инструменты, перетаскивала столы, готовила белье. Через 25 минут все было готово. Операция прошла благополучно. После разреза сперва с трудом, а потом рекой полился невероятно вонючий гной. Первый раз в жизни у меня был позыв к тошноте, а Татьяна Николаевна ничего, только при жалобе, стонах личико подергивалось, да вся стала пунцовая». (из дневника 4 декабря 1915 г. старшей сестры Императорского Дворцового лазаретаВалентины Чеботаревой)
Как и Ольга, среди больничных коек Татьяна быстро нашла обожателей. Их было достаточно, но особо выделяли Дмитрия Маламу. Молодому человеку симпатизировала и Александра, писавшая Николаю: «Мой маленький Малама провел у меня часок вчера вечером, после обеда у Ани. Мы уже 1 ½ года его не видали. У него цветущий вид, возмужал, хотя все еще прелестный мальчик. Должна признаться, что он был бы превосходным зятем — почему иностранные принцы не похожи на него?"
По рассказам родственников, Дмитрий Малама, узнав о расстреле царской семьи, потерял всякую осторожность, начал сознательно искать смерти и был убит летом 1919 в конной атаке под Царицыным.
«…Татьяна Николаевна всегда трогательно-ласкова, помогала даже в заготовке, сидела в уголку, чистила инструменты, а 4-го приезжала вечером переваривать шелк, сидела самостоятельно в парах карболки, расспрашивала про мое детство, есть ли у меня братья и сестры, где брат, как его зовут. Еле уговорила [её] пойти погадать. Рита Хитрово устроила все гадание в заготовочной. Побежала с интересом. Ольга Николаевна все уверяет, что мечтает остаться старой девой, а по руке ей Шах — Багов пророчит двенадцать человек детей. Интересная рука у Татьяны Николаевны: линия судьбы вдруг прерывается и делает резкий поворот в сторону. Уверяют, что должна выкинуть нечто необычайное.» (из дневника за январь 1916 г. старшей сестры Императорского Дворцового лазарета Валентины Чеботаревой)
(Ольга и Татьяна)
(Ольга, Татьяна и Мария)
Мария Николаевна (26 июня 1899 г.-17 июля 1918 г.)
«Счастливый день: Господь даровал нам третью дочь — Марию, которая родилась в 12:10 благополучно! Ночью Аликс почти не спала, к утру боли стали сильнее. Слава Богу, что всё окончилось довольно скоро! Весь день моя душка чувствовала себя хорошо и сама кормила детку». (из дневника Николая Второго)
«…по обычаю, издавна связанному с крещением, срезанные с головы новорождённой пряди волос закатали в воск и бросили в купель. Считалось, что это покажет будущее малышки — восковой шарик благополучно утонул, что, должно было значить, что в будущем малышке ничего не угрожает». (М. Игер. «Пребывание в Зимнем дворце. Шесть лет при русском дворе. «1905 г)«Мария Николаевна была настоящей красавицей, крупной для своего возраста. Она блистала яркими красками и здоровьем, у нее были большие чудные глаза. Вкусы ее были очень скромны, она была воплощенной сердечностью и добротой; сестры, может быть, немного этим пользовались.» (учитель Пьер Жильяр)
Ольгу и Татьяну в семье звали «большие», тогда как Марию Николаевну и Анастасию Николаевну — «маленькие».
«Как-то Ольга и Татьяна соорудили домик из стульев в одном из углов детской, и не пустили в него бедняжку Марию, заявив, что она будет играть лакея, и потому должна оставаться снаружи. Я построила ещё один домик в другом углу, рядом с колыбелькой Анастасии, которой в то время было несколько месяцев от роду, для неё, но Мария упорно смотрела в другой конец комнаты, где увлечённо играли старшие. Неожиданно она бросилась туда, ворвалась в домик, отвесила пощёчины обеим сестрам, и убежав в соседнюю комнату, появилась опять, наряженная в кукольную плащ и шляпу, с кучей мелких игрушек в руках, и заявила: «Я не собираюсь быть лакеем! Я буду доброй тётушкой, которая всем привезла подарки!» Затем она раздала игрушки «племянницам» и уселась на пол. Обе старшие пристыжено переглянулись, затем Татьяна сказала: «Так нам и надо. Мы были несправедливы с бедной маленькой Мэри». Раз и навсегда они усвоили этот урок, и с тех пор всегда считались с сестрой.» (няня, мисс Маргарита Игер)Генерал М. Дитерихс вспоминал: «Великая княжна Мария Николаевна была самая красивая, типично русская, добродушная, весёлая, с ровным характером, приветливая девушка. Она умела и любила поговорить с каждым, в особенности с простым человеком. Во время прогулок в парке вечно она, бывало, заводила разговоры с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько ребятишек, сколько земли и т. п. У неё находилось всегда много общих тем для бесед с ними. За свою простоту она получила в семье кличку «Машка»; так звали её сёстры и цесаревич Алексей Николаевич».
Остались какие то глухие отголоски воспоминаний о том, что пылкое романтическое чувство влюбленности питал к Марии Николаевне ее кузен, Луи Маунтбаттен, сын ее тетушки по матери, герцогини Виктории. Он навсегда запомнил теплые, летние месяцы (*1909 года -именно тогда Императрица Александра Феодоровна последний раз с Государем и семьей посетила Англию с официальным визитом.), которые он провел в кругу своих русских родственников, когда был романтически влюблен в третью дочь Александры Феодоровны, великую княжну Марию…» (Г. Кинг. Императрица Александра Феодоровна. Опыт биографии. Эпилог. стр. 456.) До самой смерти, (*В 1979 году, от рук террористов — ирландцев.) будучи уже женатым, отцом нескольких детей, лорд Маунтбаттен постоянно держал на своем столе портрет погибшей в 1918 году русской Цесаревны.
Анастасия Николаевна (18 июня 1901 г.-17 июля 1918 г.)
Анастасия единственная унаследовала от отца форму лица — слегка вытянутую, с выступающими скулами и широким лбом. Она вообще очень походила на отца. Крупные черты лица — большие глаза, крупноватый нос, мягкие губы делали Анастасию похожей на юную Марию Федоровну — свою бабушку. «Царскосельская озорница», мать называла ее постреленком. 
Алекс, отчитывающая Анастасию за очередную проделку (1909 г.)
Видимо с учителем Пьером Жильяром (Жилярик, как они его называли) В дальнейшем именно он участвовал в разоблачении мнимой Анастасии — Анны Андерсон (Чайковской). «Мы просим Вас, — писала Жильяру Великая княгиня, — не теряя времени, поехать в Берлин вместе с госпожою Жильяр, чтобы увидеть эту несчастную. А если и вдруг это окажется наша Малышка! И представьте себе: если она там одна, в нищете, если все это правда… Какой кошмар! Умоляю, умоляю вас, отправляйтесь как можно быстрее! Вы лучше, чем кто бы то ни было, сумеете сообщить нам истину. Да поможет вам Бог!"
«…Однажды Анастасия упросила Машеньку принести в лазарет смешную комнатную собачку -пекинеса Джимми, размером с рукавицу, с красным бантом на шее — та умела забавно танцевать на задних лапках, под губную гармошку, «умирать и оживать» по команде и носить в зубах крошечный кружевной платочек.
Маленькое это представление очень развеселило больных, но они боялись, как бы суровая докторша — хирург, княжна Гедройц, считавшая себя главной над всеми и вся в Царскосельском лазарете, не устроила ненароком сцену юным озорным сестрам милосердия и самой Государыне за нарушения режима и порядка! Потому, едва заслышав шаги княжны в коридоре, отважные Цесаревны прервали концерт и тотчас поспешили засунуть и собачку и губную гармошку обратно в муфту, которая лежала рядом с кроватями, на стульях.
Крохотная умница с красным бантиком не выдала себя даже писком, а раненые, боявшиеся придирчивой «сиятельной докторицы» Гедройц, как огня, пришли в восторг, оттого, что их «секрета с концертом» никто не узнал, хотя они его так и не досмотрели до конца! Собачка Машеньки уехала вместе со всеми ними в ссылку, Тобольск и Екатеринбург и до самого страшного мига, сестра все прижимала ее к себе, там, в темном Ипатьевском подвале, пряча в старенькой муфте …
Последнее, что смогла увидеть Анастасия, закрываясь руками от страшного, острого надвигающегося штыка, это то, как из рук убитой только что сестры Машеньки выпадает Джимми, мертвая смешная артистка с шелковистой шерстью шоколадного цвета и чуть полинялым красным бантиком на шее…» (С. Макаренко «Жемчужины русской короны…»)
«Отец просит передать всем тем, кто ему остался, предан, и тем, на кого они могут иметь еще влияние, чтобы они не мстили за него, так как он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили и за себя, и помнили, что-то зло, которое сейчас в мире будет еще сильнее, но не зло победит зло, а только — Любовь."
Автор Вензель Отма
Свежие комментарии