Немного мне пришлось воевать в Белоруссии. Начало зимы 1945 года. Взяли небольшое белорусское село. Село представляло из себя жалкий вид - почти через раз погорелые хаты, на месте которых остались только черные головешки. Дома бревенчатые, с маленькими оконцами, безо всякой штукатурки, побелки. Крыши, крытые соломой, которая от времени почернела и кое-где сквозь тонкий снег на крышах виднелась поникшая трава.
Конечно, и наши части, когда выбивали немцев, били по селу из орудий, и опять зажигались костром хаты, освещая ночное наступление. Что осталось от села, не знаю... Нас потом перебросили на другой участок, а немцы продолжали бить из пушек по селению. Наверное, больше кучи черных головешек, чем годного жилья уцелело.Занимая, бронечасти остановились в селе, пехота закрепилась на окраине, танки расположились между уцелевшими домами. И так нам хотелось чего-нибудь горяченького проглотить, а кухни даже за горизонтом не видно. Уже несколько дней - одни консервы, тушенка, сухари. Но вся эта сухость изо дня в день приелась. Где бы хоть горячей водички с сахаром пропустить вместо чая. Решаем зайти в дом, около которого остановилась наша машина. Крылечки, сени. Открываем дверь хаты, в помещении темновато, справа в углу иконы, на коленях стоит старушка, молится, тускло горит лампадка, освещая лики святых и комнату.
- , нельзя ли согреть водички для чая, а то кухни нет и давно горяченького не видели? - спрашиваем у нее.
- Сейчас, милые, вот помолюсь за вас, наших защитников, чтобы беды никакой не было вам.
Мы присели в большой длинной комнате, осмотрелись. В середине помещения длинный стол. По бокам скамейки, табуретки, стены беревенчатые, без штукатурки.
В одной стороне русская печь, рядом ухваты и всякие сковородки, чугунки. На стене старые фотографии, часы-ходики - были такие - грузик на усочке потянешь до упора к часам, это вместо пружины и тянет грузик, заводя часовой механизм, вот они и отбивают время, судьбу. Деревянный не крашеный пол, старые скрипучие доски со щелями. Еще одна комната закрытая занавеской вместо двери, из цветного ситца, и сени, в которых ведра, разная утварь. В общем, беднота голимая, тоскливая.Старушка встала с колен, налила из деревянной кадушки воды в большую глиняную корчагу, обратилась ко мне:
- Сходи, милый, принеси дровишек.
Я пошел в небольшую сараюшку, там немного было дров, все какие-то порубленные палки, ветки, набрал охапку, заранее в хату, к печке. Бабуся открыла заслонку печки, наложила дровишек, достала из-под печки лучинок, кто-то из ребят поднес зажигалку, лучинки, а следом и дрова вспыхнули ярким пламенем. Вода скоро вскипела. Вытащила бабушка подставку и поставила вскипевшую воду на стол. Мы принесли сухари, консервы, сахар. Пригласили старушку.
- Нет-нет, милые, я не буду, - отказалась она.
В это время из комнаты за занавеской вышла женщина с каким-то блуждающим взглядом, встала, посмотрела на нас и прошла на улицу. Видно было, что она что-то не в себе.
- Бабушка, что с ней?
- Болеет, милые.
- А какая болезнь?
- Да вот, когда началась война, и везде были уже немцы, к нам долго не приходили. Потом пришли! Как только зашли в село, сразу начали шарить по хатам, сараям, ловить поросят, кур и другую живность. Там, где были собаки, постреляли их. Пришли и к нам. Один долговязый, другой такой маленький. Маленький, видно, какой-то главный, он все приказывал «длинному», тот что-то в сенях искал, заглядывал всюду, требовал: "Бабка, яйка, яйка". Ну, надо яиц им, а зачем я буду отдавать, когда самим кушать нечего. У нас курочек-то было штук десяток. Я только руками развожу. Они кинулись в сарайчик, там неслись куры, и стояла корзинка с яйцами. Вот ее со смехом затащили в сени, по пути собрали из-под несушек и постреляли двух кур. И опять: "Бабка, давай, печь разжигай!". Я только руками развожу. Тогда сами принесли дров, разожгли печь. Притащили шпик, хлеб, шнапс, заставили меня кур ощипать. Пришел офицер, расположился на скамейке. Из буфета достали кружки, поставили на стол. Корзинка с яйцами стояла в сенях – да, наш , Васятка взял и чем-то побил яйца - в яичницу свел штук двадцать. Как немцы разозлились! Они ругались нещадно, по-русски и по-немецки. А потом «низенький» выхватил "ливорвер", выскочил на улицу и пальнул в Васятку - наповал убил. Анна выбежала во двор и, увидев мертвого Васятку, стала дико кричать. Эти немцы собрали свое, и ушли из хаты. Будь они прокляты! Моя сноха сильно переживала, все деток ведь не было у нее, а потом появился Васятка. Она его очень любила... Когда началась война, пришли наши командиры и всех мужиков забрали из села, и моего сынка тоже, значит, мужа Анны. Где он, и не знаю... Ну, а на другой день, как, порешили Васятку, немцы из села ушли. Мальчонку помыли и селом похоронили – наверное, таких случаев было превеликое множество, люди сходили с ума, потеряв своих близких. С тех пор и Анна ходит сама не своя. Словом, война приносит горе невинным людям...
Оставив консервов, сухарей, поутру мы тоже пошли дальше.
На дворе март 1945 года. Уже чувствовалось, что скоро войне конец. Правда, о втором фронте было больше разговоров в прессе, это уже потом, когда пошли на Берлин, союзники высадились во Франции. Когда же вошли с ходу в Германию, наступая стремительно по Польше, немцы не сразу смогли организовать сопротивление, а только обороняли отдельные города, населенные пункты - настолько было стремительным наступление наших частей. Это чуть позже они организовали солидную оборону по Одеру и за Одером. Причем, сопротивлялись в Германии сильно там, где воинские части состояли из солдат и офицеров, начавших войну, да эсэсовские части. А фолькштурм - так называемые соединения (народное ополчение, по-нашему), - куда собирали всех мужичков, не годных к строевой службе, и молодежь, мальчишек допризывного возраста, долго свои позиции не держали, какие из них вояки! Дело в том, что старое поколение не особо верило Гитлеру и совсем не хотело за так класть голову, и при первом же удобном случае сдавалось, крича: "Гитлер капут!" Ну а молодежь от этих пожилых дядек не особенно заражались воинским духом. Небольшие селения часто защищали именно фолькштурмисты.
Вот один из таких немецких пунктов, домов с десяток или немного более, а по-нашему, попросту деревеньку, пришлось нам брать. Конечно, название разве упомнишь, да и сколько таких населенных пунктов и пунктиков было!.. Два тяжелых И.С. и столько же средних танков Т-34 направили в поддержку пехоте. Не знаю, сколько пехотинцев, наверное, около батальона было. Хотя, какие батальоны бывают во время войны, когда постоянно идет убыль солдат. Этим соединением командовал пехотный майор с солидными наградами, видно, старый и опытный вояка. Как только наши танки ударили из пушек и сбили орудия, а пехота стала окружать селение, это воинство не стало долго раздумывать и разбежалось. Пехотинцы обшарили дома, вытащили с десяток солдат, допросили их. Оказывается, местный фюрер организовал всех мужичков селения, включая мальчишек, вывел их на позицию. Ну а когда началась стрельба, сам первый дал стрекача. Одним словом, закончилось все без потерь у нас, да и у немцев, наверное.
Все дышало теплом, все-таки март: земля усиленно парит, трава ползет, в небе птицы поют, благодать!
Пленных расположили рядом. Наши два тяжелых и одна тридцатьчетверка встали неподалеку от дома, и один Т-34 расположился около угла длинного сарая. Экипаж этой машины задержался, видно делал какой-то мелкий ремонт. Все успокоились, солдаты закуривают, мирно беседуют, ждут кухню. Вот и кухня пехотная, подцепленная к «студебеккеру», лихо развернулась. Сейчас попробуем, как пехоту кормят, точно - кашка пшенная, уже соскучились! У нас все свинина, а у них всякие «добавки» да и чаек у пехоты ничего. Жратва у повара осталась, махнули фрицам, мол, идите сюда, на кормежку. Пленные выстроились в очередь, а посуды у них нет. Двух отправили в ближний дом - вот и посуда всякая появилась. Повар выдал им нашей славянской каши. Все было спокойно на этом пятачке земли... Вдруг из-под крыши сарая раздался сухой треск, похожий на выстрел фауст-патрона. Граната попала, прямо через открытый люк, в башню тридцатьчетверки. Буквально мгновенно раздался сильный взрыв, крышку люка оторвало, оттуда вылетело пламя. Мы все остолбенели - все уже кончилось, никто никого не убивал, а тут! Внутри танка взрывалось. Машина в огне. Подойти было невозможно. Из экипажа никто не сумел выскочить. Произошло все это в считанные секунды. Кинулись в сарай и вытащили мальчишку лет двенадцати - нет, не в военной форме, только головной убор немецкого солдата. Притащили с тумаками, он дрожал, как побитый пес. Пленные тоже опешили, перестали есть, опустив головы. Этот избитый пацан валялся и скулил, как собака. Солдаты зло посмотрели на пленных. Сейчас возьмут и всех перестреляют вместе с этим засранцем, - возникло у меня такое чувство. Прикончат.
Взрывы в машине постепенно стали затухать. Наконец кончились. С трудом вытащили обуглившихся танкистов, положили на землю, вырыли могилу. Избитый говнюк стоял, клацал зубами от страха... Что делать с ним? Кто-то сказал: пристрелить, как бешеную собаку. А кто будет стрелять? Все отворачивались. Майор? Танкисты? Подошел пехотный старшина, старый дядька, взял за шиворот и дал под жопу сапогом этой мрази. Выматерился, еще раз добавил, и швырнул в кучу пленных. Могилу с погибшими танкистами зарыли.
Вот такая славянская душа... Погибших не вернешь, а на этого рука не поднялась ни у кого! К славянам причисляли тогда не только русских, украинцев, но и узбеков, казахов, грузин, азербайджанцев. В общем, всех советских. Так и говорили: братья славяне... А того белорусского мальчонку, - за побитые яйца! - немцы пристрелили.
Ромащенко Г.Г.
Апрель, 1947 г.
Свежие комментарии