Тремя серьезнейшими странностями (не считая мелких), совершенно не имеющими внятного объяснения, отмечен жизненный путь Маршала Советского Союза Кирилла Афанасьевича Мерецкова.
Странность первая. Еще до войны Мерецков допустил череду крупных, серьезных, непростительных промахов, за которые кто-то другой мог и понести серьезное наказание.
И тем не менее Мерецкову все сошло с рук.Началось все с финской кампании, «той войны незнаменитой». Лазарь Каганович давным-давно сказал умную вещь: «У каждой аварии есть фамилия, имя и отчество». У промахов и неудач первого, самого тяжелого периода финской войны, в полном соответствии с этим высказыванием, есть имя, отчество и фамилия – Кирилл Афанасьевич Мерецков…
Первоначально план удара по финнам составил маршал Шапошников – план реальный и толковый, требующий значительных сил. Однако Мерецков, в ту пору командующий Ленинградским военным округом, браво пообещал Сталину, что закидает шапками Финляндию, исключительно «малой кровью, могучим ударом» вверенного ему военного округа. Сталин положился на его заверения. Преобразованный в Ленинградский фронт, округ под командованием Мерецкова двинулся вперед, на ходу целя в супостата теми самыми шапками…
Обернулось все это трагедией. О происшедшем лучше всего расскажет маршал Василевский:
«Ленинградский фронт начал войну, не подготовившись к ней, с недостаточными силами и средствами, и топтался на Карельском перешейке целый месяц, понес тяжелые потери и, по существу, преодолел только предполье. Лишь через месяц подошел к самой „линии Маннергейма“, но подошел выдохшийся, брать ее было уже нечем».
Спасал Мерецкова начальник Генерального штаба, все тот же Шапошников. Именно благодаря его усилиям войну удалось завершить с тем результатом, который мы имели. Однако последующие события разумного объяснения не имеют, и лично я категорически отказываюсь их понимать. Шапошников был снят с поста начальника Генштаба, а на его место назначен оскандалившийся Мерецков, получивший к тому же звание Героя Советского Союза.
Делу это на пользу, безусловно, не пошло. Уже в сороковом году стало совершенно ясно, что РККА как хлеб, как воздух необходимы, по немецкому примеру, бронетранспортеры, которые доставляют на поле боя пехоту. Вот выступление на совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии (14–17 апреля 1940 г.):
«Часто требуется перебрасывать пехоту вперед при наличии у противника в обороне отдельных очагов сопротивления, в этом случае можно применить специальный бронированный транспорт… О перевозке пехоты на поле боя надо подумать и дать решение по этому вопросу».
Кто говорит столь здравые вещи? А начальник Генштаба, товарищ Мерецков. Казалось бы, ему и карты в руки – немалой своей властью пробивай срочную разработку отечественных бронетранспортеров и их незамедлительное внедрение в войска!
Ничего подобного в истории не отмечено. Не осталось ни единого документа, ни единой строчки, свидетельствовавших бы о том, что начальник Генштаба хоть что-то сделал реально.
Зато он составил провальный мобилизационный план, по которому РККА встретила Отечественную с катастрофической нехваткой автотранспорта, дивизионной артиллерии…
Вот тут его и взяли!
Странность вторая: необъяснимое, фантасмагорическое освобождение Мерецкова из-под стражи. Сорок генералов и офицеров дали на него совершенно убойные показания. На многочисленных очных ставках не один человек подтвердил участие Мерецкова в заговоре Тухачевского-Уборевича, антисоветской работе маршала, передаче им «одной из иностранных разведок» совершенно секретных сведений. (Помните, что показал Павлов? Это ему Мерецков по-свойски признавался, что в случае победы Германии «хуже не будет ни мне, ни тебе»). Сам Мерецков виновным себя признал полностью.
Но его выпускают! На постановлении об аресте есть запись красным карандашом: «Мерецков освобожден на основании указаний директивных органов по соображениям особого порядка».
В том, что под «директивными органами» следует понимать Сталина, сомневаться не приходится. Но до сих пор никто так и не прояснил, в чем заключались «соображения особого порядка». Разве что ходит предположение, что Мерецков дал какие-то чрезвычайно важные показания, благодаря которым и получил прощение. Но подробностей – никаких.
На пост начальника Генштаба его уже не вернули. Поставили командовать 4-й армией.
Странность третья. Заслуги Мерецкова в Великой Отечественной более чем скромны, но отчего-то он стал вровень в шеренгу прославленных маршалов, чьи свершения не в пример масштабнее и даже, я бы выразился, грандиознее…
Снова – сплошные промахи. Именно Мерецков загоняет 2-ю ударную армию в немецкий «мешок», где она и погибнет практически целиком. Не наладив ее снабжение, лихо брешет Ставке, что «коммуникации армии восстановлены», хотя ничего подобного и близко нет.
Вслед за тем Мерецков допускает череду провалов в Любаньской операции, которая, по замыслам нашего командования, должна была привести к взятию Луги.
Стратегическое положение Мерецкова самое выгодное – Тихвинская группировка немцев зажата его армиями с трех сторон. Однако вместо того, чтобы спланировать удар, Мерецков равномерно рассредоточивает танки и артиллерию по всему фронту и начинает творить то, что впоследствии назвали «выдавливанием» немцев за Волхов. Хотя Сталин четко и недвусмысленно приказывает ему нанести удар. И отнюдь не переть нахрапом. Запись телефонного разговора Мерецкова со Ставкой сохранилась. Сталин никого не гонит вперед очертя голову, наоборот, он советует не спешить и наступать, лишь подготовив войска в должной степени:
«У русских говорится: поспешишь – людей насмешишь. У вас так и вышло, поспешили с наступлением, не подготовив его, и насмешили людей. Если помните, я вам предлагал отложить наступление, если ударная армия Соколова не готова, а теперь пожинаете плоды своей поспешности».
Соколов – командующий 2-й ударной армией. Именно его Мерецков тут же делает козлом отпущения, смещает, назначает Власова – и отправляет 2-ю ударную навстречу гибели…
Мерецков, назначенный уже командующим Волховским фронтом, продолжает готовить новое наступление. Впрочем, «готовить» – сильно сказано. Начальник Особого отдела фронта Мельников (вот костолом бериевский!) прилежно докладывает наверх, что отцы-командиры подчиненных Мерецкову дивизий, вместо того, чтобы сидеть сутки напролет над картами, гулеванят вовсю: командир 378-й стрелковой четыре дня пользует в блиндаже девицу-военфельдшера, носу оттуда не показывая, а невыезд на командный пункт оправдывает тем, что захворал. Потом вызывает к себе начштаба и закатывает гулянку на трое суток. Дивизии, не предпринимая никаких действий, сидят в обороне, но наверх отписывают, будто «активно сковывают противника» и «ведут боевую разведку»…
Теперь понимаете, за что иные бравые командиры столь люто ненавидели особистов? Да как раз за то, что те сообщали о них нелицеприятную правдочку…
В январе сорок третьего войска Мерецкова все же осуществляют некое подобие прорыва Ленинградской блокады – пробивают сухопутный коридор в Ленинград (узкий, насквозь простреливаемый немцами). Большего они оказались не в состоянии добиться, так как «командиры частей и соединений не заботились о том, чтобы до начала наступления были полностью вскрыты характер обороны противника, ее сильные и слабые места, выявлены группировки, боевой состав и боеспособность противника».
Ecли точнее, это означает, что командиры Мерецкова целых шестнадцать месяцев торчали в окопах перед немецким плацдармом, занимавшим всего-то 13 километров в ширину и 15 в длину. Но выяснить толком, что у немцев на этом пятачке происходит, так и не смогли. Ну что же, снова виден фирменный стиль Мерецкова – полнейшая неспособность наладить разведку. В финскую мы это уже проходили. Тогда, как вспоминал Шапошников, в распоряжении РККА оказались лишь
«отрывочные агентурные данные о бетонных полосах укреплений на Карельском перешейке, это были лишь общие данные, но той глубины обороны которая здесь была обрисована… мы не знали».
Да и финские силы оказались гораздо значительнее тех, которые предполагал встретить Мерецков. Хотя именно он, как командующий округом, обязан был собрать максимум сведений о «вероятном противнике» по ту сторону границы.
В январе сорок четвертого Мерецков начал наступать, превосходя немцев по личному составу и артиллерии втрое, а по танкам даже вшестеро. И все равно, наступал он, как бы это поделикатнее выразиться… не самым талантливым образом.
Лишь одна из подчиненных ему армий действовала дерзко, отчаянно, смело. Сорок вторая. В сжатые сроки она прорвала мощную полосу обороны немцев, щедро насыщенную ДОТами, вырвалась на оперативный простор, преодолела вторую полосу обороны и взяла Ропшу.
Сорок второй командовал генерал Масленников, тот самый человек Берии, отстоявший вместе с ним Кавказ. Ничего удивительного. Служа в Красной Армии с 1919 г., он никогда не был ни комиссаром, ни «лагерным костоломом»: всегда либо командир-кавалерист, либо командир-пограничник. Вот только после 1956 г. об этом человеке высочайше велено было забыть, а если и поминать, то исключительно как о «подручном злодея Берии».
Для сравнения посмотрим, как действовала в той же операции 59-я армия, особо опекаемая Мерецковым. Он, наконец-то, набрался решимости хоть раз в жизни нанести мощный таранный удар. Сосредоточил в составе 59-й больше половины всех сил Волховского фронта. В воздухе господствует советская авиация, превосходство над немцами в пехоте в 3,3 раза, в артиллерии – в 3,5 раз, в танках и вовсе в одиннадцать раз. У Мерецкова – сто орудий на километр фронта, у немцев – восемнадцать. К тому же часть немецких сил составляют литовские и эстонские подразделения – те еще вояки.
Итак, Мерецков наступает… Большая часть опорных пунктов и артиллерийских батарей врага так и остается неподавленной. Танки вязнут в болотах. За сутки армада продвинулась лишь на километр. Для сравнения: чуть южнее невеликие части генерал-майора Свиклина за день в столь же неблагоприятных природных условиях с налету берут плацдарм шириной 6 километров по фронту и 4 километра в глубину.
В конце концов, блокада Ленинграда была все-таки снята – кроме Мерецкова гораздо более успешно действовали еще и Ленинградский фронт (генерал армии Говоров), и 2-й Прибалтийский (генерал армии Попов).
Мерецков торжествовал и практически в полный голос требовал, чтобы ему поручили возглавить что-нибудь этакое… еще более масштабное. Уж тогда он, мол, себя покажет.
Однако Сталин считал проведенную операцию, в принципе, неудачной. Взлетел – и справедливо – один Говоров. Многих генералов понизили и отправили в резерв, а Мерецкова засунули командовать Карельским фронтом, где он благополучно и кантовался до конца войны, поскольку уж там-то никто от него не требовал особых полководческих талантов. Финляндия просто-напросто, деликатно выражаясь, вышла из войны, то есть, задрала лапки кверху, и Мерецков браво занял своими войсками территории, где сопротивления ему никто не оказывал.
Поймите меня правильно. Я в жизни не употребил бы слово «кантоваться», зайди речь о простых солдатах и обычных офицеpax третьестепенных, что уж скрывать, фронтов вроде Карельского. Но вот в отношении командующего таким фронтом это слово, оторвите мне голову, вполне уместно.
Судьба войны решалась не там, а на Западном направлении. Не там шли в наступление миллионные армии, многотысячные танковые армады, не там проводились изящные стратегические решения, брались в кровопролитных боях вражеские столицы.
Мерецков – третьестепенный маршал. Но отчего-то он в массовом сознании (да и в истории) до сих пор стоит наравне с Рокоссовским, Коневым, Василевским, Еременко, Малиновским и другими, чей вклад в Великую Победу во сто раз превышает его скромные труды. Это неправильно. Так не должно быть. Учитывая все, деликатно говоря, промахи и провалы, сопровождавшие деятельность Мерецкова, начиная с финской войны.
В японскую кампанию он, правда, командовал 2-м Дальневосточным фронтом – но планы разрабатывал отнюдь не он. А против Квантунской армии была сконцентрирована такая силища, что тут даже Мерецков не мог бы проиграть.
Примечательно то, что с ним происходило после войны. Как и других маршалов, его отправили командовать всего-навсего военным округом. В чем, кстати, не было никакого такого «сталинского самодурства» – очень уж много после войны в советских вооруженных силах оказалось маршалов и генералов, гораздо больше, чем необходимо армии мирного времени, и эту ораву нужно же было куда-то пристраивать…
Но наш герой и тут поражает странностями. Всего за десять лет он проделывает столь причудливый путь, сигает так, что австралийская кенгура обзавидуется. 1945–1955 гг.: командующий Приморским, Московским, Беломорским и Северным военными округами, начальник курсов «Выстрел». Прыг-скок, прыг-скок! Это даже послужным списком не назовешь, это что-то другое… В пятьдесят пятом Мерецкова (которому всего-то пятьдесят семь, детский возраст для военачальника!) наконец-то задвигают окончательно: помощником министра обороны по высшим военно-учебным заведениям, откуда он девять лет спустя попадет в «Группу генеральных инспекторов» (разновидность яслей для высоких военных начальников)…
Никаких конкретных обвинений у меня нет – по недостатку точной информации. Я просто-напросто прилежно фиксирую все странности, сопровождающие Мерецкова на жизненном пути – необъяснимые, но в глаза бросающиеся; все то, что по недостатку улик будем пока что скромно именовать «промахами» и «бездарностью».
В голову меж тем лезут всякие дурацкие мысли. Вспоминается, например, что Андрей Андреич Власов любил в подпитии сболтнуть, что есть у него надежные единомышленники и сообщники, которые так и пребывают по ту сторону фронта. Проще всего считать, что он цену себе набивал откровенной брехней. Но ведь по теории вероятности какое-то количество заговорщиков в немалых чинах просто обязано было уцелеть, выжить на положении «ни гу-гу».
И еще. Очень похоже, что у немцев и в самом деле наличествовал агент, сумевший пробраться если и не в самые верхи военной пирамиды, то поднявшийся довольно высоко.
4 ноября 1942 г. Сталин провел Главный военный совет с участием двенадцати маршалов и генералов, где были приняты стратегические решения о нескольких наступательных операциях. Уже через несколько дней информация об этих решениях попала к немцам.
Когда осенью сорок четвертого Сталин принял решение не наступать на Варшаву, немцы начали перебрасывать оттуда свои танковые дивизии так уверенно, что, по мнению иных исследователей, точно знали: советские войска на Висле с места не двинутся.
В декабре того же сорок четвертого генерал Гелен (тот самый) что-то очень уж точно предсказал направление главных ударов Красной Армии – на Берлин и в Восточной Пруссии.
Англичане, к слову, отказывались делиться с Советским Союзом данными, полученными с помощью расшифровки кода знаменитой «Энигмы», поскольку… были отчего-то уверены, что немецкие агенты проникли в высшие эшелоны Красной Армии. Быть может, oни попросту жмотничали, а может, и говорили правду…
Нет у меня ни конкретных версий, ни конкретных подозреваемых. Я просто-напросто вспоминаю слова Кагановича о том, что каждая авария имеет имя, фамилию и отчество. А еще мне кажется весьма подозрительным, когда странности идут косяком. Большая концентрация странностей в одном месте – уже повод для самых разных мыслей, которые, увы, к делу не подошьешь.
А Мерецков – клубок странностей…
Свежие комментарии