Сергей МАКЕЕВ

Поэта Поля Скаррона называли «королем бурлеска». Ему принадлежит первый в истории литературы сатирический роман
Констан д'Обинье посвятил Людовику XIII несколько скороспелых сочинений
Людовик XIII и Мария Медичи понимали, что за птица д’Обинье, но привечали его
Дом, в котором жил и умер Поль Скаррон, и сборник его произведений

Я рассказал в предыдущем номере об удивительной судьбе французского поэта и воина Агриппы д’Обинье.

Кипучая кровь неистового гугенота передалась по наследству. Его сын Констан д’Обинье был яркой личностью, но, увы, негодяем. Однако родовые черты часто проявляются через поколение. Внучка д’Обинье стала одной из самых известных и влиятельных женщин своего времени

Если кто-нибудь ненароком спрашивал старика д’Обинье о его сыне Констане, отец сокрушенно вздыхал и говорил:
– Бог не хочет, чтобы его милость переходила по наследству! – и на глазах старика всякий раз наворачивались слезы.
Констан был красив, умен и талантлив. Но порочные наклонности и тяжелый характер сделали его сущим наказанием для семьи. С ранних лет отец нанимал ему лучших учителей и наставников, даже переманивал педагогов из первых домов Франции, но все не шло Констану впрок. Когда отец отправил сына учиться в коллеж, тот и вовсе забросил учебу, зато познакомился с бутылкой и азартными играми. Отец решил послать Констана за границу, наивно полагая, что в Голландии местные протестанты наставят его на путь истинный. Куда там! В Амстердаме юноша продолжил свое образование преимущественно в борделях. Вскоре Констан вернулся домой, обремененный долгами, но не раскаянием.
В Ла-Рошели он сошелся с молодой вдовой Анной Моршан, она была хороша собой и довольно состоятельна. Дело шло к свадьбе. Услышал об этом союзе, д’Обинье-отец воскликнул:
– Несчастная женщина! Она идет навстречу гибели!
Пророческий дар старика был всем известен; он в свое время предсказал обстоятельства гибели короля Генриха IV.
В общем, отец не благословил этот брак. Но Констан все равно женился, хотя этим шагом сам себя лишал наследства. Однако деньги вдовушки буквально жгли руки, и молодожен пустился во все тяжкие.
Непомерное честолюбие влекло Констана в Париж, ко двору. Он словно соперничал со своим отцом, который в молодости был ближайшим сподвижником покойного Генриха IV. Констан посвятил молодому королю Людовику XIII несколько скороспелых сочинений и был ласково принят в Версале. В свиту, конечно, не попал, но был вхож во дворец и считался своим в кругу придворной молодежи. Пуская пыль в глаза, Констан сорил деньгами и за короткое время проиграл в двадцать раз больше, чем имел.
Людовик XIII и королева-мать Мария Медичи прекрасно видели, что за птица Констан д’Обинье, но неспроста привечали его. Приручая птенца, они метили в стареющего орла-гугенота, еще представлявшего опасность для монарха-католика. Духовник короля иезуит Жан Арну склонял Констана к отречению от веры отца, и в 1619 году д’Обинье-младший принял католическое крещение.
Отец еще надеялся, что сына можно спасти. На свои деньги он сформировал полк и предложил Констану командование. Но тот отказался. Тогда отец назначил сына своим наместником в городе Майезе, которым управлял и как сеньор, и как губернатор, а сам удалился в другое свое владение – крепость Доньон.
Вскоре верные люди донесли отцу, что Майезе превращен в вертеп: повсюду идет крупная игра, открылись бордели, а в самом замке чеканят фальшивые монеты. При этом Констан в письмах версальским покровителям похвалялся, что все солдаты гарнизона стоят за него горой и в случае необходимости выступят против его отца.
Д’Обинье-старший отправился в Майезе один, без оружия, только с кинжалом на поясе. Неожиданное появление настоящего господина привело в смятение изменников, порядок был восстановлен, а Констан ударился в бега.
Тем временем состояние вдовы Моршан было им промотано, и сын начал открытую войну против отца. Набрав отряд из разного сброда, он совершал набеги на отцовские владения. Д’Обинье-старший вынужден был продать Доньон, а вотчину Майезе ему помогали защищать зятья.

Сын против отца
Вскоре сбылось мрачное пророчество старика д’Обинье. Несчастная Жанна Моршан, обобранная мужем до нитки, терпевшая от него постоянные унижения, была им фактически брошена. Она сошлась с молодым человеком, сыном местного адвоката, его звали Лавек де Лалес. И вот однажды Констан д’Обинье неожиданно вернулся в свой дом и застал жену с молодым любовником. Он пришел в такую ярость, что нанес Лалесу тридцать ударов кинжалом. Затем приказал жене:
– На колени, шлюха! Молись!
Не успела несчастная окончить молитву и произнести «аминь!», как муж перерезал ей горло.
Суд оправдал Констана, поскольку факт супружеской измены не вызывал сомнений, а по закону убийство при таких обстоятельствах не считалось преступлением. Так, семейная ссора.
Оставшись без денег, без имения, Констан, поразмыслив, отправился к отцу и разыграл возвращение блудного сына. Старик д’Обинье сказал:
– Я прощу тебя с радостью, но сначала ты должен примириться с Отцом Небесным.
Констан был взбешен. Католическая вера была для него заветным пропуском в Версаль. Он предпочел снова сколотить шайку негодяев и повел их на отцовский замок Доньон. Констан не знал, что замок уже принадлежит новому хозяину – герцогу де Роану, губернатору провинции. Герцог не стал церемониться и всех упрятал за решетку. Констан полгода просидел в тюрьме Ла-Рошель.
 Выйдя на свободу, он снова перевоплотился в раскаявшегося блудного сына и поехал к отцу. Тот уже перебрался в Женеву – оплот европейского протестантизма. Там и состоялось примирение отца и сына. Констан покаялся перед собранием пасторов и даже написал яростные стихи против католиков. Д’Обинье-отец выделил ему часть наследства в деньгах и имуществе.
Теперь Констан решил стать святее Лютера и Кальвина вместе взятых. Он захотел ни много ни мало представлять французских протестантов за границей и просить у англичан помощи для гугенотов непокорной Ла-Рошели. Власти Женевы не доверяли Констану, поэтому не дали рекомендательных писем ни к герцогу Бекингему, ни к английскому королю. Однако в 1627 году Констан все равно поехал в Лондон, где выдавал себя за полномочного представителя своего отца. Англичане также с опаской встретили Констана, однако он вращался в кругу уполномоченных гугенотов-переговорщиков и выведал планы англичан: британская эскадра должна была подойти к острову Ре возле Ла-Рошели, чтобы в случае необходимости поддержать единоверцев.
Констан был оскорблен холодным приемом в Лондоне, поэтому оттуда прямиком направился в Париж, хотя одним из условий примирения с отцом был категорический запрет появляться во французской столице. Всего одну ночь Констан провел в Версале, но успел встретиться с графом де Шомбергом, командующим войсками под Ла-Рошелью, и с самим королем. Констан выдал им все, что ему стало известно в Англии.
В Женеве отец расспросил сына о поездке. То ли Констан неосторожно проговорился, то ли сработала разведка гугенотов при дворе короля, но предательство стало очевидно. Прижатый к стенке, он воскликнул:
– Король давно обещал мне: я заменю тебе потерянного отца!
– Предатели всем внушают омерзение, – ответил старик д’Обинье, – даже своим хозяевам.
Они расстались навсегда. Отец, как всегда, оказался прав: Констан был отвергнут всеми, кроме парижских сводниц и шлюх, которые его содержали еще некоторое время. Вскоре он был арестован в Бордо, за ним числились огромные долги, кроме того, его поездка в Англию теперь расценивалась как государственная измена. Водились за ним и многие другие грехи. В общем, выражаясь современным судейским языком, «по совокупности, путем частичного сложения» его отправили в тюрьму на долгих десять лет.
 
В тюрьме и колонии
Кому тюрьма, а таким, как Констан д’Обинье, просто мать родна… В тюрьме города Ниора этот узник был на особом положении. Комендант, господин де Кардайак, любил послушать его рассказы о Версале, о придворной жизни. Провинциальная тюрьма – это вам не Бастилия, где вельможи сидят почти в каждой камере. Мало-помалу комендант и д’Обинье начали общаться по-приятельски, де Кардайак даже приводил Констана домой, чтобы жена и дочь тоже могли насладиться его рассказами.
Особенно насладилась дочь. Однажды господин де Кардайак нашел бедную Жанну в слезах. Оказалось, наш пострел и тут поспел: соблазнил девицу. Комендант со стражниками ворвался в камеру д’Обинье с намерением тут же проткнуть негодяя шпагой. Констан не растерялся и, раскинув руки, воскликнул:
– Спокойно, я на ней женюсь! Дайте же вас обнять, папаша!
Действительно, 27 декабря 1632 года Жанна де Кардайак и Констан д’Обинье обвенчались. С тех пор Констан нечасто бывал в своей камере – только когда ожидалось посещение тюрьмы посторонними. Тесть нанял для молодоженов небольшой дом на улице Пон, как раз неподалеку от тюрьмы. Там в 1635 году появилась на свет дочь Франсуаза. Хотя впоследствии она всегда говорила с гордостью:
– Я родилась в тюрьме!
Минули три года, которые оказались не худшими в жизни Констана д’Обинье – под надзором тестя-тюремщика он мало пил, совсем не играл и вообще не выходил из дома. Но вот скончался кардинал Ришелье, из тюрем выпустили множество заключенных. Выпорхнул на волю и Констан. И тотчас начал транжирить приданое второй жены. Вероятно, он бы опять наделал долгов и снова отправился в тюрьму. Но тут о нем вспомнил один из его парижских приятелей.
Пьер Белэн д’Эснамбюк получил назначение в заморские владения Франции – губернатором острова Мартиника. Ему нужен был помощник, но желающих добровольно ехать на край света не нашлось. Д’Эснамбюк подумал, что Констан д’Обинье, продувная бестия, мог бы там пригодиться. Так в 1636 году д’Обинье с женой и тремя детьми оказались на Мартинике.
Д’Эснамбюк основал там поселение Сен-Пьер, а Констана отправил управляющим на соседний островок Мари-Галант – налаживать жизнь крохотной колонии. На белых поселенцев часто нападали мест-
ные индейцы, в укромных бухтах бросали якоря пиратские корабли. Двенадцать лет семья д’Обинье жила на острове в бедности и постоянном страхе. Констан пытался насадить на острове плантации сахарного тростника и табака, он знал, что на соседнем Барбадосе эти культуры процветают и рачительные англичане получают огромные прибыли. Но у колонистов, значительная часть которых была преступниками, дела шли из рук вон плохо. (Замечу в скобках, что современное название исправительных учреждений «колония» пришло оттуда, из XVII века, когда Франция, Англия и некоторые другие страны населяли свои заморские владения преимущественно преступниками, и для них это были колонии очень строгого режима – не все колонисты выживали, и совсем мало кто возвращался на родину.)
К тому же Констан не был официальным управляющим, поэтому он решил ехать во Францию хлопотать о должности губернатора своего островка. Видно, хлопоты не увенчались успехом; почти два года Констан жил во Франции, побывал даже в Англии, а умер внезапно в Оранже 31 августа 1647 года.
Так завершились земные мытарства нераскаявшегося блудного сына – Констана д’Обинье.

Прекрасная Франсуаза
Получив известие о смерти мужа, его несчастная вдова и дети-сироты на первом же корабле покинули ненавистный остров. В пути с двенадцатилетней Франсуазой произошел невероятный случай: от жары и качки она потеряла сознание и… умерла. Судовой лекарь не обнаружил признаков жизни: мертвенная бледность покрывала лицо, пульс не прощупывался, зеркальце, поднесенное ко рту девочки, оставалось незамутненным. Капитан приказал готовить похороны, на палубе расстелили парусину, чтобы завернуть тело, припасли и груз… В это время впередсмотрящий увидел родные берега и закричал:
– Земля! Вижу Францию!
Франсуаза открыла глаза. Ей показалось, что это ее зовут по имени. Она вскочила на ноги и улыбнулась, как будто ничего страшного и не бывало.
Корабельный священник перекрестил девочку и сказал:
– Просто так оттуда не возвращаются. Тебя ждет великая судьба!
Однако долгие годы госпожа Фортуна не баловала Франсуазу д’Обинье. Мать умерла вскоре после возвращения во Францию, дети жили в семьях родственников. Франсуазу взяла к себе тетка – мадам де Вийетт, убежденная гугенотка. Однажды ее посетила дальняя родственница – госпожа де Нейян, подруга королевы-матери. Она обратила внимание на девочку-сироту, убедила тетку, что Франсуазе, для ее же блага, необходимо принять католическую веру.
– Между прочим, – говорила гостья, – сироте и бесприданнице самое место в монастыре, а у вас, протестантов, и монастырей-то нет.
В конце концов Франсуаза стала католичкой и приняла первое причастие. Госпожа де Нейян устроила ее в парижский монастырь урсулинок на улице Сен-Жак.
Несколько лет Франсуаза жила в монастыре послушницей. Она превратилась в очень хорошенькую девушку, и это невозможно было скрыть под монашеским платком; смуглый цвет лица и выразительные темные глаза выдавали яркий темперамент.
В монастыре урсулинок жили многие знатные дворянки, их часто посещали родственники. Однажды зашел проведать кузину шевалье де Мере, красавец и галантный кавалер. Кузина познакомила его с Франсуазой, и после этого де Мере зачастил в монастырь. Узнав, что Франсуаза двенадцать лет жила в колониях, шевалье спросил:
– Вы видели индейцев?
– Вот как вас сейчас! – рассмеялась Франсуаза.
– Вы моя прекрасная индианка, – чуть слышно прошептал де Мере.
И в келье еще долго звучали отнюдь не молитвенные шепоты и вздохи.
Но вскоре шевалье подвернулась выгодная партия, и он забыл свою прекрасную индианку. В ту пору считалось, что любая богатая вдова стоит дюжины молодых красоток.
Эта тайная любовь долго причиняла сердечную боль юной Франсуазе. Однако имя «Прекрасная индианка», пущенное легкомысленным любовником в свет, закрепилось за Франсуазой до преклонных лет.
А в ту пору она оказалась перед выбором: постричься в монахини или побираться на улицах. Дело в том, что послушница должна была платить монастырю за свое содержание; плату за Франсуазу вносила госпожа де Нейян, а эта дама была довольно скупа. Поэтому она то забирала Франсуазу к себе, думая, что таким образом экономит, то отсылала обратно в монастырь, и тогда жадность душила ее.
В монастыре – невыносимо, приживалкой у родственницы – унизительно, побираться – стыдно. Правда, был еще один выход – выйти замуж, но кто ж ее возьмет без приданого? В семнадцатом веке мужчины были весьма расчетливы. Это уже в девятнадцатом столетии сложился миф о романтических героях, вроде шевалье д’Артаньяна. Кстати, реальный Шарль де Бац де Кастельмор д’Артаньян тоже женился на богатой вдовушке.
Бедной Франсуазе впору было подавать объявление в «Ла Газетт»: «Симпатичная бесприданница из приличной семьи без в/п выйдет замуж за француза, способного ее содержать».
В том же доме, где в бельэтаже арендовала апартаменты госпожа де Нейян, снимал небольшую квартиру на первом этаже очень странный господин. Ему было едва за сорок, но выглядел он настоящим стариком. Лицо его было иссечено морщинами, как паутиной – такие следы остаются на лицах людей, которые много смеются или, наоборот, много страдают. Этот человек и много смеялся, и тяжко страдал. Он почти не мог передвигаться, слуга возил его в кресле на колесах; тщедушное тело калеки было скрючено, словно сверху на него давил груз вселенского греха.

Веселый урод
Когда Франсуаза впервые его увидела, она невольно замерла, широко раскрыв свои прекрасные «индейские» глаза. Больной не раз наблюдал такую реакцию, поэтому он лишь рассмеялся и сказал:
– Да, сударыня, не часто встретишь человека в виде буквы «Z»! А ведь в вашем возрасте я был прямой, как заглавная I, потом болезнь согнула меня в букву C, потом скрутила как S. Поскольку я уже добрался до конца алфавита, судьбе остается только распять меня на букве X, как святого Андрея, и тогда я, наконец, вздохну с облегчением и – в последний раз. Как видите, я, так сказать, живое воплощение французской азбуки, поэтому пописываю иногда всякие пустяки. Меня зовут Поль Скаррон, может, слыхали?
Еще бы! Франсуаза читала его «Сборник из нескольких бурлескных стихов» и пародию на поэму Вергилия «Энеида» – «Вергилий наизнанку». Не только она, вся Франция смеялась, читая местами грубоватые, но всегда остроумные сочинения Скаррона. Для него, казалось, не было авторитетов, он издевался над любыми литературными штампами – и над античной классикой, и над новомодной жеманной поэзией.
Как жаль переводить сафьян
На книги с посвященьем пышным,
– писал он и смеялся над всем, что сегодня называют «пафосным». Его книги были книгами для всех – от королевы-матери, которая ценила его остроумие, до простых парижан.
Франсуаза д’Обинье иногда навещала Скаррона, между ними установились дружеские отношения. Она глубоко уважала этого мужественного и жизнелюбивого человека. Он жил довольно скромно, на свои литературные гонорары и небольшую правительственную пенсию, но сам предложил Франсуазе деньги на ее содержание в монастыре.
Мало-помалу Скаррон поведал девушке всю свою жизнь. Он родился в 1610 году, его отец был советником Парижского парламента. Советник был очень набожным и так часто цитировал отцов церкви, что его прозвали Скаррон-Апостол. Он и настоял на том, чтобы Поль получил религиозное образование и стал аббатом. Мать умерла рано, отец женился вторично; как водится, мачеха невзлюбила пасынка. Поль постарался поскорее оставить дом отца; ему удалось устроиться в городе Мансе, в канцелярии епископа Шарля де Бомануара. В 1634 году он сопровождал епископа в Рим уже в качестве секретаря, правда, с нищенским окладом. В шутливом сонете он так писал о руинах Вечного города:
Лихого времени вы испытали когти.
Но если мрамор вас не уберег от ран,
Роптать ли мне на то, что скромный мой кафтан,
Два года прослужив, слегка протерся в локте?
В 1636 году по протекции своего епископа Скаррон получил приход в Мансе, а вместе с ним и пребенду – доход с церковных зданий, земель и имущества. Молодой аббат зажил самостоятельно и беззаботно: он посещал светские салоны и празд-
нества дворянской молодежи, бывал на театральных представлениях, водил дружбу с актерами. Рассказывали, что он, переодевшись и изменив внешность с помощью грима, танцевал в балетных спектаклях и играл в комедиях. В общем, это был веселый аббат.
Все окончилось очень печально в 1638 году: острый ревматизм поразил суставы, болезнь прогрессировала, молодой мужчина на глазах превращался в калеку. Это произошло так быстро и неожиданно, что породило множество сплетен. Говорили, что Скаррона лечили от какой-то детской болезни местные эскулапы, вот и залечили. Другие уверяли, что беспутный аббат подхватил дурную болезнь, которую тогда врачевали малыми дозами ртути, и она часто обезображивала пациентов. Самая распространенная версия была такая: Скаррон очень хотел участвовать в предстоящем карнавале и поразить всех оригинальным нарядом, но так, чтобы, не дай бог, в нем не узнали почтенного аббата. Он намазался медом, а потом обвалялся в пухе и перьях. Когда диковинная птица появилась на площади, горожане пришли в восторг, каждому хотелось унести на память хоть одно перышко с этого пернатого чудовища. В общем, Скаррона порядком общипали, как каплуна, он понял, что сейчас его разоблачат совершенно, и перед его прихожанами предстанет голый аббат! Он бросился бежать, толпа, улюлюкая, за ним. На пути оказалось озеро, Скаррон прыгнул в воду и сидел в тине и камышах, пока толпа не разошлась. Вода была очень холодная, аббат простудился и подхватил сильный ревматизм. Эта выдумка была настолько в духе веселого аббата, что ей охотно верили.

Больной Ее Величества
В 1642 году Скаррон похоронил отца. Ему пришлось судиться с мачехой из-за наследства. Старуха изводила пасынка много лет, и Скаррон написал на нее такую эпиграмму:
Вот сущая змея! Я неизбывной,
Глухой пылаю ненавистью к ней.
Хотя в водовороте этих дней
Судьба моя собачья препротивна,
Дай, Боже, белый свет подольше зреть,
Чтоб ненавидел я ее и впредь.
В 1646 году Скаррон решил перебраться в Париж, чтобы полностью посвятить себя литературе. Своему преемнику аббату Жиро он сказал:
– Жениться мне, что ли, с горя?
Аббат Жиро смутился.
– Откровенно говоря, я не знаю женщины, которая пошла бы за вас. А какую жену вы хотели бы?
Скаррон мечтательно прищурился.
– Найдите мне женщину с такой дурной репутацией, чтобы я мог назвать ее шлюхой и она бы на это не обиделась.
Но и такой невесты для Скаррона в Мансе не нашлось.
В Париже, несмотря на ограниченные физические возможности, поэт свел знакомство с литературной богемой и издателями. Один за другим появлялись в печати его бурлескные стихи и поэмы, его даже прозвали «королем бурлеска». Однако прожить в столице на литературные заработки было невозможно. Все небогатые авторы искали высоких покровителей. Скаррон отправился прямо в Лувр и добился приема у королевы-матери Марии Медичи. Он пожаловался на несчастную судьбу, прочитал стихотворные посвящения ей и кардиналу Мазарини – и получил ежегодную пенсию в тысячу ливров. С тех пор, когда его спрашивали, чем он занимается, он отвечал с комичной важностью:
– Я больной Ее Величества!
Тысяча ливров в год – деньги совсем небольшие, но крайне необходимые: ведь Скаррон после смерти отца содержал сестру. У него было доброе сердце, он часто помогал тем, кому, как он полагал, живется хуже, чем ему. Хотя что может быть хуже его горькой доли: Скаррона мучили страшные боли в суставах, гримаса страдания не сходила с лица… Когда боль утихала, он говорил с вымученной улыбкой:
– На свете немного найдется людей, пусть даже на галерах, которые осмеливались бы оспаривать у меня печальное звание несчастнейшего в мире человека.
Те, кто видели его лично, рассказывали в великосветских салонах о Скарроне, как о диковинке:
– У него отнялись все члены, кроме языка и еще кое-чего, ну, вы понимаете. С тех пор он сидит в кресле и может двигать только пальцами, в которых держит палочку, чтобы иметь возможность почесываться. Это не мешает ему то и дело отпускать шуточки, хотя боли почти никогда его не покидают; следует, пожалуй, считать чудом нашего века, чтобы человек в подобном состоянии, к тому же еще и бедняк, мог так смеяться, как он.

Красавица и чудовище
В эту пору он и познакомился с Франсуазой д’Обинье. Однажды девушка в очередной раз вернулась из монастыря к родственнице. Скаррон сказал ей:
– Мадемуазель, я не желаю больше давать деньги на то, чтобы упрятывать вас в монастырь!
При этих словах девушка надула губки, на ее глазах выступили слезы. А Скаррон улыбнулся и продолжил в свойственной ему грубовато-шутливой манере:
– Да погодите, я просто хочу на вас жениться: мои слуги выводят меня из терпения!
Франсуаза улыбнулась:
– Что ж, это немного лучше, чем монастырь.
Так в 1652 году 17-летняя Франсуаза д’Обинье стала госпожой Скаррон.
Семья переехала в квартал Марэ, который парижане называли «Приютом Безденежья». Впрочем, Скаррон снял здесь один из лучших особняков. Он решил устроить в своем доме салон, в котором будет принимать всех, кто ценит остроумие, уважает талант, любит истину.
И действительно, скоро завсегдатаями салона стали известные поэты, писатели, ученые, военные, даже придворные. Здесь поэт Антуан де Сент-Аман впервые декламировал свою оду «Арион»:
Когда до берега дельфин домчал поэта,
Счастливый Арион принес богам обеты –
И видит: стаи рыб, мелькая там и тут,
За голосом его божественным плывут…
Здесь придворный поэт Франсуа Лермит по прозванию Тристан Отшельник читал свои трагедии и стихи.
Другой придворный поэт Исаак де Бенсерад знакомил со своими вариациями на темы «Метаморфоз» Овидия и басен Эзопа.
Знаменитый поэт Франсуа де Буаробер рассказывал собравшимся, как он служил секретарем у покойного кардинала Ришелье, и читал свои озорные сказки, которые не решился бы исполнить в любом другом месте.
Виконт де Тюренн, ставший маршалом Франции в тридцать три года, рассказывал собравшимся, как начинал воевать простым солдатом.
Бывала здесь и Нинон де Ланкло, знаменитая куртизанка, ставшая писательницей и хозяйкой литературного салона. Для юной Франсуазы Скаррон она сделалась образцом независимой, образованной женщины.
Но, конечно, в центре внимания всегда был хозяин салона Поль Скаррон, его шуток ждали, его новые стихи и эпиграммы встречали аплодисментами. Но он всегда умел вовремя уйти в тень, предоставляя блистать Франсуазе. «Маленький Скаррон», как его называли за глаза, добился своего – с напускным цинизмом он говорил друзьям:
– Я женился на Франсуазе, чтобы видеть людей; иначе кто бы стал навещать несчастного калеку!
Он принимал в своем салоне даже тех, кого опасно было принимать. Когда началась Фронда – противостояние между Парижским парламентом и кардиналом Мазарини, – Скаррон приглашал на свои вечера коадъюнктора (исполняющего обязанности епископа) де Гонди, впоследствии кардинала Реца, а тогда – одного из лидеров фрондеров. Скаррон очень уважал этого человека и, бывало, говорил ему:
– Сидите спокойно, сейчас я буду вас хвалить.
Он поддерживал Фронду и ругал кардинала. Это Скаррон первым начал сочинять сатирические «мазаринады», которые превратились потом в распространенный боевой жанр; «мазаринады» распространялись тысячами экземпляров печатных и рукописных «летучих листков».
О Ришелье, мудрец примерный!
Он говорил стране своей,
Что если он правитель скверный,
Придет другой – еще скверней.
В наследники по сей причине
Себе он выбрал Мазарини.
Очень скоро сатирик поплатился за это – его лишили пенсии, как говорится, без объяснения причин. Но он не отказался от довольно дорогого жилья, а только стал работать с еще большей интенсивностью – из-под его пера в последнее десятилетие вышли веселые новеллы, комедии и, наконец, «Комический роман» – первый в истории литературы сатирический роман.
К счастью, вскоре суперинтендант финансов Фуке, человек с чувством юмора (редкость среди министров финансов!), назначил Скаррону собственную пенсию, даже больше королевской – полторы тысячи ливров.
Отношения Франсуазы и Скаррона напоминали сказку «Красавица и чудовище», однако в жизни чуда не произошло, несчастный больной не превратился в здорового красавца. Но молодая жена скрасила последние восемь лет жизни трагического шута, согрела его полумертвое тело теплом истинной любви. Франсуаза никому не говорила о своем отношении к мужу, но все бывали тронуты, когда она, чтобы говорить с ним, глядя в глаза, опускалась на колени.
Но и Скаррон щедро одарил свою жену: он ввел ее в общество, научил быть хозяйкой салона и держаться со всеми с достоинством и на равных. Это дорогого стоит.
Незадолго перед концом поэт сам сочинил себе эпитафию:
Нет, я не зависть, путник милый,
Я в людях жалость пробуждал:
Еще задолго до могилы
Сто раз на дню я умирал.
Оставь места сии глухие
И больше не тревожь мой сон:
Настала ночь, когда впервые
Спокойно спит поэт Скаррон.
И вот друзья собрались у постели умирающего поэта. Впервые эти стены слышали не смех, а рыдания. Скаррон сказал:
– Дорогие мои, вам никогда не проплакать надо мной столько, сколько вы смеялись благодаря мне.
Шестого октября 1660 года его не стало.
Так Франсуаза сделалась вдовой Скаррон и снова оказалась без денег, без дома, без семьи…
Однако впереди ее ждало главное приключение жизни: внучке неистового д’Обинье предстояло стать некоронованной королевой Франции. Но об этом я расскажу в следующем номере.

Сергей МАКЕЕВ: www.sergey-makeev.ru, post@sergey-makeev.ru.