Между морем и горами — колония инопланетян: сияют кубы, шары и пирамиды. Олимпиада прекрасна: сочинцы хвастаются, что у них тут новая Москва, хотя на ум приходят Сеул и Токио. Но в тени циклопических дворцов и развязок живут люди, которым ничего не перепало от инопланетных щедрот. В двух километрах от олимпийского стадиона «Фишт» я закусываю водку вареными воробьями и слушаю этих людей.
В 29 тетя Ксана заработала первый микроинсульт, в 30 стала бабушкой, в 60 — ждет, когда закончится Олимпиада, чтобы ей снова дали работу уборщицы.
Жизнь на треснувшем экране мобильника: вот я, вот муж, а вот меня машина сбила, я номер-то засняла, но разбираться не стану, привыкла, только палец перестал сгибаться, но это ж палец.
Я тоже сделал фото: тетя Ксана, внук Петя, правнучка Таточка.
— Какие ты сладости любишь, Таточка?
— Мясо! — хищно скалится Тата Брегвадзе, первоклашка княжеской фамилии. Воробьиное сердце крохотное, с полмизинца. Тетя Ксана подкладывает ей два, Тата от восторга подпрыгивает и садится на шпагат.
— Фигуристка будет! Липницкая! До войны мы жили в шахтерском поселке, отец научил их ловить. Воробьев-то. Ставишь корыто, золу сыплешь на подоконник, они клевать, а ты их тюлем хвать и топишь в корыте.
Таточку все любят. Петя принес бутылку «Русского эксклюзива» и куклу. Костя (второй внук) — бутылку «Мягкого сюрприза» и еще куклу. Лена (соседка) — бутылку без этикетки и шоколадку. К полудню все хороши, а объевшаяся птичьих потрохов Таточка — счастлива.
Первая рюмка — за гостя, вторая — просто так, третья — за соседа Васю, который вчера повесился. Я смотрю в их спокойные лица, сожженные субтропическим солнцем, и мне других не надо. Я не видел людей приятней.
Здесь не то что домов знакомых — не осталось знакомых улиц. Как в компьютерной игре, громадный экскаватор расчистил Имеретинскую низменность, а космический художник расчертил ее заново проспектами Акаций, Лилий и Камелий. Из прежних ориентиров — горы слева и море справа.
Шел и думал, что этого места тоже уже нет. Но в зарослях пустующей элитной недвижимости, в конце набережной, пахнущей свежим бетоном, я нашел все тот же мир, скрытый для приличия двухметровым забором: вагончик, курятник, старый инжир. На цепи безобидный, но брехливый полукровка Мухтар ростом с теленка. Был еще лабрадор, но соседка отравила, а ее за это Бог покарал (тихо, без злорадства объясняет Ксана) — отнял сына. Но за Васю мы уже выпили.
Внутри вагончика буржуйка, кровать, пара икон и Донцова — не для чтения, а для красоты. По радио научно-популярная передача про конец света. Тетя Ксана внимательно слушает:
— Мне было десять, когда первый конец света объявили. Метеорит или что-то там. Потом их много было, концов этих. Когда война началась, я тоже думала, что конец. Потом эти, как их, майя. А теперь вот Олимпиада.
«Война», «до войны», «после войны» — главное событие жизни, точка отсчета, грузино-абхазский конфликт 1992 года. Тетя Ксана с мужем — беженцы, двадцать лет живут на границе России и Абхазии, в пятидесяти метрах от моря. «После Олимпиады» (новая точка отсчета) море стало шутковать. В январе затопило вагончик, жили по колено в воде.
— Да потому что не волнорез построили, а трамплин! Вода по нему — фьють! — объясняет внук Петя. — Тут везде вода и говно, говно и вода. Видел поселок этот, домишки красивые? Нагнали рабочих, а денег не дали. Нате вам, говорят, по пятерке и по билету домой. А теперь в подвалах вода. И говно. Хоть в хилтоне, хоть в х...лтоне: везде вода.
Закусываем: пеламуши — виноградный кисель с манкой. Кто-то распечатывает очередную бутылку.
Олимпиада дала работу и отняла ее. Раньше уборщица получала четыре тысячи рублей. Перед Олимпиадой надо было срочно все вылизать и выщипать, и тете Ксане дали целую десятку. Но с января по апрель нагнали чужаков аж по тридцать тысяч в месяц, и тетю Ксану попросили вон. Васю, который повесился, тоже.
— А еще елки! — негодует второй внук. — Третий раз эти елки сажают. И третий раз их морем смывает.
— Ага. И вода кругом. Кругом вода и говно, — подтверждает меланхоличный Петя.
— Тише вы! Бежан в больнице, так решили, можно материться вместо него?
Дедушка Бежан — муж тети Ксаны. У него жуткий характер: обижается, ревнует, сквернословит и запивает чачу газировкой.
— У него все бабы Ксанами были, как я. Чтоб не путаться. Он по ночам разговаривает: «Ксана, Ксана». Кобель.
Это не привычка, это почти шекспировская любовь: можно было бросить, отличный представился случай, но она не бросила.
— Абхазцы хотели сжечь Бежана в его доме. Но мы ушли в горы, я за ним. Я взяла воду, одеяло и консервы. Аджапсандал. Как это по-русски? Синенькие. Две банки синеньких. Я пережила войну и третий инсульт — видишь, рот у меня смешно дергается? Что мне Олимпиада.
Мы пьем с девяти утра до четырех вечера, люди приходят и уходят, кто-то решает отпустить Мухтара, и Тата бежит за ним. Маленькая девочка выделывает на песке тройные тулупы, а большая старая собака лениво облаивает море. В двух километрах отсюда наши продули финнам.
Свежие комментарии