Белые пятна Крымской истории

Последующие времена, включая ранний неолит, также отмечены в Крыму высокими темпами развития экономики, изобретательства, духовной сферы. Однако в IV или III тысячелетии до н. э. эта очень уж оптимистическая ситуация начинает меняться не в лучшую сторону: потекли на полуостров нескончаемые потоки переселенцев с севера. 

Были тому серьёзные причины (случайно, тем более, "просто так", серьёзных событий в истории не происходит). В лесах Восточной Европы грянула мировая революция: охотничье хозяйство уступило место скотоводству, которое оказалось столь успешным, что ему удивительно скоро стало катастрофически не хватать пастбищ, имевшихся среди лесов. Скот вынудил своих хозяев двинуться на юг, в раздольные степи Северного Причерноморья. Хозяева сами не заметили, как это многолетнее, многовековое движение превратило их в кочевников, первых, причём собственных, кочевников Европы. 

Не повернули они вспять и после того, как убедились в том, что впереди, на юге, - море, на востоке тоже было море, на западе - непроходимые и необозримые плавни могучей и бесконечной реки (ещё не скоро ее назовут Днепром). Северяне успели узнать и другое: именно впереди их ждёт узкая полоска земли, ведущая за море, в нетронутые, привольные степи. Полоску они нашли (помогла гора: призрачно синеющая над горизонтом громадным шатром, достойным быть жилищем небожителей, подсказала пришельцам верное направление), погнали свои несчётные стада, табуны и отары вдоль пенного моря к темнеющим вдали холмам. 

За первой волной северян проторенной дорогой прокатилась вторая, третья... И так - столетие за столетием, народ за народом, сотни тысяч людей, от которых не осталось ничего, даже имён, одни могилы. По конструкции могил, по сохранившимся в них предметам погребального обряда только и можно давних пришельцев различить: ямники, кемиобинцы, катакомбники, авторы так называемой многоваликовой керамики (сосудов с налепными поясками), срубники... От пришельцев I тысячелетия до н.э., совсем близко к нашему времени, сохранились некоторые имена и клички: киммерийцы (впервые упомянутые Гомером как жители далёкой северной окраины ойкумены, ещё не достигшие северной границы Сев. Причерноморья, то есть далеко ещё не жители Крыма, как почему-то принято думать), тавры, скифы, сарматы, аланы, готы и т.д.

В потоке пришельцев как-то (не похоже, что случайно) затерялось коренное население полуострова. Совершенно очевидно, что его могилы тоже известны (по мнению автора этой статьи, таковыми являются ямники), тоже найдены в достаточном количестве, но тоже объявлены могилами одного из пришлых народов. Какие именно? Никто ещё из историков не задавался таким вопросом. А без ответа на него рассуждения о проходивших и уходивших народах мало чего стоят. При таком поверхностном подходе к этническим процессам нельзя понять глубинного смысла крымской истории, ключ к пониманию которой лежит именно в судьбах коренного народа Крыма, а суть всех исторических событий на полуострове - взаимоотношения крымских аборигенов и пришлых народов. 

Складываются межэтнические отношения по-разному. Вначале преобладают отношения дружественные, содействующие смешению этносов, но чем дальше, тем чаще они оказывались враждебными, что смешению не содействовало. Во всяком случае растягивало его на тысячелетия. Наглядный пример второго варианта - судьба лужицких сербов, живущих с XIII в. до н. э. в северо-восточной части Германии. Завоёванные немцами, они подверглись по-немецки настырной ассимиляции. Но даже сегодня, 10-15 веков спустя после утраты независимости, лужицкие сербы ещё сохраняют свой язык, своё национальное самосознание. 

Бывает и по-другому. Древняя славянская земля Пруссия завоёвана 650 лет назад рыцарями Ливонского ордена (после недавних юбилейных торжеств в Калининграде все это ещё помнят). Четыреста лет спустя пруссами уже называли себя... немцы, полагая, что пруссы-славяне бесповоротно канули в Лету. Однако, как отмечал М.В. Ломоносов, остатки древних пруссов "ещё и поныне живут рассеяны по некоторым сёлам в Пруссии". Сегодня "по некоторым сёлам" Пруссии рассеяны остатки немцев.

Известен и более мягкий, "болгарский вариант". Пришлый народ расселяется среди аборигенов и начинает "руководить" последним, не переступая какой-то, вполне определённой грани в нажиме на "подчинённых". В такой ситуации аборигены и пришельцы довольно быстро образуют единый этнос, принимая язык и культуру того народа, который выше по уровню развития, в данном случае народа "подчинённого".

Свободно смешиваются между собой народы не просто родственные, но и равные, чётко осознающие своё равенство. Органично слились в единую Киевскую Русь двенадцать славянских племён. Не было этнических проблем и в XVII-XVIII вв., когда огромная масса украинского населения бежала от польских панов в пределы Московского государства, на территории которого стихийно сложилась так называемая Слободская Украина (восточная часть Украины современной). 

Вот с таких позиций следовало бы взглянуть и на древнейшую историю Крыма. Ведь даже из тех крох, что на сегодня в этой области собраны и осознаны, почти случайно, чуть ли не мимоходом, вытекают интересные выводы. Прежде всего такой, весьма существенный: изначально контакты аборигенов Крыма и пришельцев были неизменно дружественными, в традициях (ещё живых!) былого охотничьего братства. Это уверенно подтверждается археологией. К примеру, курганы ямников и кемиобинцев нередко стоят рядом, как бы намекая, что и селения этих древних народов тоже стояли рядом. 

Но появляются новые пришельцы - срубники. Пастбища на полуострове не резиновые. На них становится всё теснее и, значит, всё больше поводов для ссор, которые всё чаще приводят к вооружённым конфликтам. В конечном итоге кемиобинцы покидают Крым, аборигены, жившие на равнине, вновь уходят подальше в горно-лесную глушь, откуда осторожно, не спеша, устанавливают контакты с новыми соседями. Там их застаёт весть о появлении на крымской земле киммерийцев, которые почему-то сами тяготели больше к предгорьям, чем к степи. Потом выяснилось, что и они уже искали убежища, понимая, что в недалёком будущем им придётся уступить скифам и Сев. Причерноморье и крымские равнины. 

Скифы не заставили себя долго ждать, пришли, встретились с таврами. Да, их первые контакты не могли не быть напряжёнными, взрывоопасными. Скифы ещё помнили о том, что тавры отказали им в военной помощи, когда в Причерноморскую Скифию вторглась 700-тысячная армии персидского "царя царей" печально знаменитого впоследствии Дария. 

Со временем старая обида угасла, возобладало взаимное притяжение, обусловленное взаимным чувством глубокого родства... И уже проглядывает суть этнического процесса в древнем Крыму. Одни народы приходили на полуостров и уходили, не оставив никакого этнического следа. Даже если оставляли, как киммерийцы кизилкобинскую культуру (весьма проблематично), этот след был кратковечным, безнадёжно терялся в будущем. Другие народы остаются на полуострове в значительной своей части, иногда полностью. Они выстраиваются в этническую цепочку - ямники, кемиобинцы, тавры, скифы, - формируют новый этнос, крымский этнос на все времена!



Скифский царь Скилур со своим сыном Палаком

Наиболее выразителен процесс формирования крымского этноса на его тавро-скифском этапе. Устойчиво дружелюбные отношения со скифами выводят тавров из длительной горно-лесной изоляции. Они широко расселяются в равнинной части Крыма, особенно интенсивно, как свидетельствует археология, это происходит в IV в. до н. э. Тогда же, одновременно со скифами, тавры разворачивают интенсивное строительство городов, в основном портовых (в нынешней исторической и даже краеведческой литературе уже давно не принято вспоминать о том, что все южнобережные курортные центры стоят на древних таврских фундаментах). Строят тавры, конечно, и корабли. Значительных успехов они добиваются в земледелии, особенно в селекции и возделывании хлебных культур. 

В конечном итоге, на полуострове изначально складывалось единое общество, единое тавро-скифское государство. И тот, кто хочет, легко может увидеть в этом единстве завязь, которая в недалёком будущем превратится в великолепный цветок - в мировую Причерноморскую цивилизацию праславянских народов, а затем и в Средиземноморскую цивилизацию разных народов, способную со временем вовлечь в свою орбиту как азиатские, так и западноевропейские страны. Тем более что к тому времени почти сформировалась южная ветвь той же цивилизации на территории Анатолийского полуострова из хеттов, ликийцев, этрусков, фракийцев и других праславянских народов. 

Присоединение к этому, как бы мы сказали, неформальному союзу праславян первого греческого государства Дардании (на западном берегу Анатолийского полуострова) выявило наряду с экономическими огромные политические перспективы наметившегося союза. Особенно дли самой Дардании. Из обычного для того времени города-государства Дардания выросла в нечто новое, невиданное - в объединение по крайней мере пятидесяти разноязычных городов-государств. Темпы развития Дардании многократно возросли, что больше всего тревожило давних дарданских недругов - ахейцев, живших на Пелопоннесе. Глубинной сути происходящего ахейцы понять тогда не могли. Они рассуждали как вчерашние кочевники: если кто-то из своих вырвался далеко вперёд, его надо осадить, пока он не распространил свою власть на все родственные племена и не обложил их какими-нибудь "общеполезными" поборами. 

Осадили. Под благовидным предлогом (найти его дело не хитрое) ахейцы развязали войну против Дардании, знаменитую Троянскую войну, вплоть до деталей, нам хорошо известную благодаря великому Гомеру. 

Вопреки всякой логике ахейцы в этой войне победили. Дело было в последней четверти XIII в. до н.э. В дальнейшем ещё не одно столетие ахейцы только тем и занимались, что устраивали набеги на бывших союзников Дардании. Потом додумались до более действенного средства завладения чужими богатствами - до экономической агрессии, до колониализма. Издержки на новое средство несоизмеримо меньше, чем на элементарный разбой и пиратство. А прибыль так же несоизмеримо больше. 

Не миновала сия чаша и Крымский полуостров. Одной из первых греческих колоний на его берегах стал Херсонес, возникший рядом или непосредственно на территории таврского портового города. Наверное, того самого, где был "грозный храм" таврской богини Девы. Ведь культ этой богини проходит сквозь всю историю Херсонеса, как своего рода духовный компромисс с таврами. Под разговоры о житейских, духовных и прочих второстепенных компромиссах греки прибрали к рукам таврский город - важнейший на полуострове узел международных торговых связей; последовательно и настойчиво вытесняли тавров с Гераклейского полуострова, а затем и с юго-западного побережья, вплоть до нынешнего пгт Черноморского. 

Тавры отчаянно боролись за землю, которую с полным правом считали своей. Особенно досаждали они грекам на море, где были искуснее своих врагов, мастерски топили их корабли, за что греки прозвали тавров пиратами. Чья бы корова мычала... 

Не менее трагично складывалась для аборигенов, в основном скифов, ситуация на Керченском полуострове. Там объявилось сразу несколько маленьких, "очень полезных" для местного населения греческих факторий. Не успело местное население опомниться, как "безобидные" фактории объединились в Боспорское царство, "перекрывшее кислород" Малой Скифии со стороны хлебной Кубани и золоторудного Кавказа. На западе ту же функцию экономического удушения тавро-скифского государства играла греческая колония Ольвия, взявшая под свой контроль товаропотоки с севера. Был еще Танаис в устье Дона... 

Нет, в стратегических талантах греческим колонизаторам не откажешь. Они экономически стреножили Тавроскифию и теперь сами решали, что ей продавать и что покупать. Колонизаторов интересовали стратегически важные товары: хлеб, рабы, скот, кожсырье, меха, осетровая (черная) икра и балыки, соленая рыба вообще - пищевой продукт в жарких странах бесценный. Взамен предлагалась традиционная впоследствии, вплоть до наших дней, дешевка: стеклянные бусы, лубочно, по-базарному расписанная керамика, а чаще и больше всего - сухое вино, целое море вина. 

Спаивали аборигенов беспощадно, так же, как первые колонизаторы Нового Света спаивали индейцев. Первое, что бросается в глаза на раскопках тавроскифских поселений, - это груды черепков от амфор из-под вина. В них историкам видится вернейший признак оживленной торговли крымской глубинки с центрами виноделия в самой Греции. 

Сегодня о "торговле" такого рода - продавать "партнеру" по дешевке ценнейшие товары и покупать у того же "партнера" откровенную дешевку за бешеные деньги - распространяться излишне. Это наша повседневная реальность, и мы уже догадываемся, что нас ждет в конце тоннеля. История не прощает невыученных уроков, задает их снова и снова. Горе безнадежному двоечнику, на которого она махнёт рукой. 

Двоечниками скифы никогда не были, сложа руки не сидели. История крымской Скифии - это нескончаемая цепь ожесточенных греко-скифских войн, в которых защитники крымской земли одерживали блестящие победы, обретали всех новых и новых героев. Через века, беспросветно враждебные к скифам, прорвалось всего лишь одно имя - Скилур, царь и полководец. Годы его правления - наиболее славный и благополучный период в истории скифского государства на Крымском полуострове. На какое-то время Скилур сумел дипломатическим путем нейтрализовать Боспорское царство и сосредоточить собственные военные силы на западном направлении. Смелый, дальновидный замысел, претворённый в жизнь, принёс богатые плоды. Безоговорочно капитулировала Ольвия, признала над собой власть скифского царя; тавроскифские войска очистили от греческих колонизаторов всё юго-западное побережье полуострова. 

Оставалось взять и стереть с лица земли осиное гнездо чужеземных захватчиков - Херсонес, что Скилур считал главным делом своей жизни. Как раз жизни ему и не хватило. Грозный воитель умер, когда всё уже было готово к победоносному походу на Херсонес. "Демократические" правители последнего прекрасно понимали, что на этот раз им против скифов уж точно не выстоять. Они обратились за военной помощью к Понтийскому царству, такой же греческой колонии на противоположном, южном берегу Черного моря. 

Печально знаменитый впоследствии понтийский царь Митридат VI Евпатор мгновенно оценил баснословную выгоду предстоящего вмешательства в чужие дела. В случае успеха оно "автоматически" ставило Херсонес в политическую зависимость от Понтийского царства. С максимально возможной по тем временам оперативностью Митридат формирует отборное войско, во главе которого ставит своего лучшего полководца Диофанта, и отправляет его на кораблях под Херсонес. 

Три года продолжались так называемые Диофантовы войны греков со скифами. Трагические для последних. Давно ли скифы во главе с царем Иданфирсом чуть ли не шутя разгромили 700-тысячное войско Дария. Теперь их наголову разбили десятикратно меньшие греческие вооруженные силы. Да, Крымская Скифия была тоже примерно десятикратно меньше, чем Северо-Причерноморская Скифия времен Дария. Математически следовало ожидать того же результата, если... именно так: если упорно не замечать пагубной роли колонизации, то есть экономической агрессии, "в предельно сжатые сроки" сводящей на нет мощь величайших государств. Победную стратегическую операцию, которую использовал скифский царь Иданфирс против Дария, до сих пор изучают в военных академиях всего мира. Ползучую экономическую агрессию, по крайней мере у нас, не изучают вовсе. Поразительное, гибельное легкомыслие! 

На фоне того, что сказано о колониализме, гораздо понятнее, почему Крымская Скифия так и не смогла преодолеть последствия Диофантовых войн, должным образом встретить очередных "гостей" - сарматов, алан, готов и многих других; почему в массе её народа созрела и осуществилась идея исхода из Крыма в Поднепровье, где на основе скифского этноса уже складывался новый, русский этнос, рождалось новое, великое государство - Киевская Русь. 

Так уж издавна повелось: когда народ покидает обжитые места, кто-то из старожилов обязательно там остаётся. В нашем случае осталось едва ли не больше, чем ушло. Всё-таки были они не просто скифы, а тавроскифы, осознавшие через свои таврские корни генетическую связь с древнейшим, аборигенным населением Крыма. Тавроскифы перебрались в горно-лесные районы полуострова, где как бы само собой сложилось "непризнанное", по сути аборигенное государство, вынужденное вести "партизанский" образ жизни, пребывать в изоляции от внешнего мира, что развитию государства, увы, никак не содействует. И это типичная судьба народа, ставшего жертвой "Великой греческой колонизации".

Чуфут-Кале



Древний город Мангуп 

Сколько бы ни приукрашивали глобально мыслящие историки античную колонизацию, сколько бы ни доказывали, что она "не такая", как колонизация нового времени, суть её одна во все времена (что относится уже к области философии, а не истории). Не менее лицемерны рассуждения о её культуртрегерской миссии, о том, что она якобы приобщала "варваров" к великой древнегреческой культуре. Наоборот, отталкивала. Всегда и везде. Как американские индейцы, африканцы, австралийские аборигены столетиями ничего не заимствовали из, несомненно, более высокой западноевропейской культуры, так и скифы ничего не заимствовали из древнегреческой культуры. Обстоятельство, которое отразилось даже в скифских законах. Так, за ношение греческой одежды скифа вполне могли приговорить к смертной казни. 

Колониальную культуру (как не вяжутся между собой эти два слова!) нельзя считать даже провинциальным вариантом культуры того народа, из которого колонизаторы вышли. Под ней, по нынешним представлениям, следует подразумевать уровень культурности персонала военной базы на чужой территории. Уровень один и тот же во все времена. Убедительное доказательство тому - надписи разного рода, найденные на раскопках римской "военной базы" Харакс на мысе Ай-Тодор (I-III вв. н. э.). В надписях речь идёт о благоустройстве публичного дома, о сборах местных налогов; в эпитафиях на могилах римских солдат нередко встречается приписка: "Погиб в стычке с аборигенами". 

Нельзя не видеть и того, что колониализм жестоко бьёт и по культуре народа-колонизатора, в нашем случае - по действительно великой греческой античной культуре, лишает её роли ведущей культуры в своём регионе, в нашем случае - в общеевропейском, сводит её к какому-то ординарному уровню. Это тоже об античной греческой культуре. 

За пространными рассуждениями историков о "великой исторической роли" херсонесских, боспорских и понтийских политических деятелей надолго затерялась собственно крымская история, где-то в горно-лесных дебрях затаился её последний осколок, последняя нить преемственности, связывающая воедино все крымские тысячелетия с древнейших палеолитических времён. 

Последнюю попытку вывести крымских аборигенов из полной изоляции от внешнего мира предпринимает Византия, считавшая Крымский полуостров своим северным пограничьем. Вдоль южных обрывов Второй горной гряды и на самой гряде возникает цепь греческих христианских монастырей, больше похожих на военные укрепления: Бакла, Тепе-Кермен, Чуфут-Кале и далее, вплоть до монастырей Шулдан и Чильтер. По всему Южнобережью у всех перевалов через Главную горную гряду появились феодальные замки, охраняющие горную глубинку от внезапных нападений с моря. Обрисовался и политический центр будущего государства крымских аборигенов, связующего звена между Византией и Киевской Русью, поднебесный город-крепость Феодоро (ныне городище Мангуп). Заметно увеличивается в Крыму процент греческого населения... 

Между тем стремительно разворачивалось второе переселение кочевых народов на степные пространства Восточной Европы (так называемое великое переселение народов). Не с севера, как первое, индоевропейское, а с востока - тюркское переселение, и не под влиянием логики естественного экономического развития. Тюрки бежали от экологической катастрофы мирового масштаба. Почему-то историков совершенно не интересуют причины этой и других подобных массовых миграций; а причины, вынуждающие население покинуть обжитые, родные края, должны быть очень вескими, гибельно вескими, как у миллионов английских крестьян-переселенцев в Америку, бежавших за океан от страха перед смертью. Деревни их были стёрты с лица земли феодалами (руками солдат королевской армии), города не могли поглотить многомиллионную массу людей, оставшихся без средств к существованию, а безработных в конечном счёте ждала смертная казнь. 

Тюрки сотворили экологическую катастрофу сами, "всем миром". Хищническим выпасом несметных стад скота они разрушили экологическую систему своей родины, Центральной Азии, которая пугающе быстро превратилась в бескрайнюю пустыню. 

Что делать? Ничего лучшего не придумали, как двинуться на запад отнять землю под пастбища у живущих там народов. Сами народы уничтожить, по возможности, полностью. 

Одна тюркская волна за другой накатывалась на степные и лесостепные просторы юга и центры Русской равнины - хазары, печенеги, половцы... Появлялись они и в крымских степях. То мимоходом, чтобы подкормить лошадей, дать им передышку, то с намерением обосноваться на "малой землице", и уходили, сообразив, что этот райский уголок - ловушка для кочевников, никогда не живших возле моря. Оставались только те, у кого за спиной уже была вполне определённая, прочная метрополия. Первыми таковой обзавелись хазары. 

Последняя тюркская волна, "девятый вал" переселенцев, - татаро-монголы. Самые озлобленные пришельцы, поскольку больше других пострадали от безводья и лютых морозов новорожденной пустыни Гоби, и лучше других понимали: назад пути нет, вернуться - значит погибнуть; единственное их спасение - победа, над всеми (вот вам и первые авторы, первые носители идеи мирового господства). Трудно, почти невозможно одолеть народ, поставленный или сам себя поставивший перед столь грозной дилеммой. 

В Крым татары вступили уже как победители Киевской Руси, как хозяева "малой землицы", давно подлежащей оккупации. Там, где они встречали сопротивление, не оставалось камня на камне; всех, кто попадался им на глаза, включая малолетних детей, ждала неминуемая смерть. Единицам посчастливилось уцелеть, убежать в спасительные горные леса. Теперь бежали туда и греки, под защиту вчерашних "варваров" и "пиратов". 

Сами татары леса боялись, как средоточия, по их представлениям, всяких напастей, и были уверены в том, что все, кто спрятался в лесу, обречён на скорую гибель, во всяком случае бежавших в лес ждёт постепенное одичание и вымирание. Поэтому особого интереса к горно-лесной части полуострова татары не проявляли. Как ни странно, подобная точка зрения на крымский лес утвердилась и до сих пор живёт в трудах немалого числа крымских историков: сколько-нибудь серьёзного научного интереса горно-лесное средневековое население Крыма не представляет; ну жили там остатки разных, не всегда понятных этносов, давно забывшие, какого они роду-племени, вероятнее всего, потомки аланов и готов, последних дотюркских "переселенцев". 

Но те же историки прекрасно знают, что аланы жили только в предгорьях, а готы вначале занимали часть ЮБК, от Гурзуфа до Алушты, часть, которая так и называлась "Капитанство Готия". Позже готы жили в основном среди городских татар, были вполне лояльны к "титульной нации" и потому довольно скоро растворились в ней полностью, о чём есть вполне определённые свидетельства византийского историка Пахимера (жил на рубеже XIII-XIV вв.). 

Была ещё одна, может быть, главная причина, не позволявшая татарам задумываться особо над тем, кто и как живёт в горной глухомани. Все их помыслы были прочно зациклены на сверхприбыльном бизнесе - работорговле. С ранней весны и до глубокой осени шайки татарских охотников на людей рыскали по всей Восточной Европе, доходя до Москвы и ещё дальше на север. Применяли они такую тактику. Нападали на укреплённую столицу княжества или центр региона. Пока половина "охотников" держала крепость в осаде, другая половина беспрепятственно и безнаказанно ловила людей на прилегающей территории. 

Десятки, сотни тысяч пойманных людей татары уводили в Крым. Разбойный рекорд поставил крымский хан Менгли-Гирей. Не в такое уж далёкое время, в царствование Василия III, отца Ивана Грозного, он вторгся в пределы Московского государства. Его головорезы наловили и увели с собой более 800 тысяч невольников ("Россия", энциклопедический словарь, С-П, 1898, с. 456). Невозможно представить, как они одолели 1500-километровую дорогу пешком (не в товарных вагонах ехали), сколько их погибло в пути... 

В Крыму "живой товар" поступал на невольничьи рынки, где становился добычей перекупщиков, в роли которых выступали сначала венецианцы, позже генуэзцы. Покупали, затем втридорога продавали в страны Западной Европы, Передней и Средней Азии. И купалась в роскоши Венеция-Генуя. Купалась фактически в слезах и муках несметного числа загубленных жизней. 

Высоко ценила крымский рынок Генуэзская республика, считала одной из главных основ собственного благополучия. Ради сохранения прав на этот рынок шла на любые уступки татарам, даже в решающий момент противостояния Московской Руси и Золотой Орды послала на Куликово поле, на подмогу татарам крупную группировку лучшей в Западной Европе генуэзской пехоты, едва не склонившей ход великой битвы в пользу пресловутого Мамая. 

И такие кричащие факты "кое-кто и кое-где у нас порой" пытается прикрыть фиговым листочком восторженных восклицаний по поводу "Шёлкового пути", якобы сыгравшего большую прогрессивную роль в экономическом развитии Крыма, а по сему подлежащего восстановлению с тем, чтобы превзойти его высокую средневековую рентабельность в наше время. 

Придётся напомнить, что "Шёлковый путь" никакого отношения к Крыму никогда не имел. Из Китая он вёл в Среднюю Азию, далее по южному берегу Каспийского моря, через Армению и Турцию, до Стамбула. Из него "Шёлковый путь" пролегал на запад по старой римской дороге, сохранившейся до наших дней, и заканчивался в Генуе.



Здесь располагалась неприступная крепость феодоритов Мангуп-Кале

Белые пятна неумолимо превращаются в одно сплошное чёрное пятно. И всё труднее верить, что в концлагерно-базарной сутолоке государства-карлика, сильного только послушным исполнением воли хозяина (Золотой Орды, потом Турецкой империи) могла сохраниться хоть какая-то преемственность с дотатарскими временами. Сохранилась! Даже потомки тавроскифов ещё жили в Крыму лет за сто до его присоединения к России. Обстоятельство, засвидетельствованное турецким путешественником Э. Челеби, дважды посетившим Крым, по историческим меркам, чуть ли не вчера: в 1641-42 и в 1665-66 годах. Свидетельства Эвлии Челеби для нас особенно ценны тем, что их автора уже никак нельзя заподозрить в симпатиях к "неверным" крымским народам, избегающим, насколько это возможно, контактов с татарами и турками. 

В "Книге путешествий", посвящённой Крыму (впервые более или менее полно издана на русском языке в Симферополе в 1996 г.), Эвлия Челеби неоднократно упоминает крымскую горную страну татов. Его первые сведения о таинственной стране случайны, отрывочны, получены явно от первых встретившихся ему на полуострове людей. Таковы, естественно, и первые выводы: в стране татов живут... греки и лазы, то есть грузины-мусульмане, чаще всего мелкие торговцы. И только приехав в Судак (из Инкермана через Акмечеть и Старый Крым), турецкий путешественник находит достаточно компетентный источник информации по заинтересовавшему его вопросу: "На восток и запад от вышеописанного Судака горная страна татов располагается... Всего тут около пятнадцати тысяч народа татов, знаменитых лучников. Разговаривают они между собой по-гречески, но имеют другой язык и выражения... Это не греческий язык, не язык иудейский или язык народа аланов, а наречие особенное. Когда они между собой разговаривают, человек весьма удивляется" (стр. 139). 

Всё. Никаких авторских комментариев. А ведь Челеби намеревался поместить в своих записках мини-словарик наиболее употребительных татских слов и характерных выражений. Кто-то высокопоставленный и компетентный "посоветовал" путешественнику отказаться от задуманного. Пробел в рукописи так и остался пробелом. Нам же остается догадываться, чем удивлял татар язык строптивых горцев, почему его, по сути дела, скрывали от посторонних. 

Сам по себе ни один язык мира ни у кого удивления не вызовет, тем более у полиглота, каковым, несомненно, был Эвлия Челеби. Удивлять в языке, впервые услышанном, может только одно - его схожесть с какими-то хорошо известными языками. В данном случае не с теми, с какими хотелось бы местному "начальству". Наверное, обнаруживалось нежелательное для "начальства" сходство со славянскими языками. Здесь не лишне упомянуть о том, что нечто подобное происходило и с "горными турками", курдами. Даже сегодня в глубоко отуреченном курдском языке ещё слышатся славянские звуки, ещё узнаваемы некоторые его изначальные слова... 

Как ни старается автор путевых заметок нарисовать картину благодатной, безбедной и беспечальной жизни населения Крымского ханства, правда нет-нет, да и прорвется наружу. Не только внезапными откровениями о том, что благополучие 400-тысячного татарского населения обеспечивает 600 тысяч невольников, которые есть в каждой семье. Когда в Крымском ханстве туго с деньгами, с хозяев "говорящего скота" собирают налог. Нередко, чтобы заплатить налог, хозяева продают своих рабов. "Некоторые, правда, набожные мужи, желая оставить при себе пленников и заплатить подушный налог на них, продавали на торжище их детей" (стр. 177). И не только умопомрачительными картинами невольничьих рынков. Выясняется, что татарам практически ничего не известно о горной части полуострова. 

Турецкому собрату за всё время его пребывания в Крыму они смогли сообщить всего два географических "факта": на Чатырдаге живёт огромный змей, а на вершинах Крымских гор снег не тает всё лето. Ещё одно откровение местных знатоков: река Кача течёт "с гор Чатырдага, тянущихся на юге Крыма в стране татов" (стр. 77). Эвлия Челеби "понял": все крымские горы объединяются общим названием - Чатырдаг. В дальнейшем он так и пишет: "в горах Чатырдага" (стр. 182). А мы констатируем несомненный факт: на исходе XVII века в горном Крыму татар не было, следовательно, не было там и татарской топонимики. Последняя появилась вслед за Челеби и не без его подсказки (об этом чуть позже) на рубеже XVII-XVIII вв. и потому по своей глубине мало чем отличается от туристской, сиюминутной топонимики. Тот же подход - броская деталь и ничего более: жёлтая скала, птичья скала, косая поляна и т.п. 

В раннее средневековье в Крымских горах существовало последнее государство крымских аборигенов - страна Дори, или Феодоро. "Языком межнационального общения" в нём, как и позже, во времена Челеби, служил греческий язык. Что вполне естественно в зоне влияния грекоязычной Византии. Удивительно другое. Чем дальше, тем чаще среди фамилий горожан Феодоро, одноименной столицы государства-княжества, мелькают русские фамилии. Широко известен и другой красноречивый факт того же плана. Великий князь московский Иван III очень хотел женить сына (какого из трёх?) на дочери правителя Феодоро (её имя историки тоже почему-то умалчивают). Оба факта требуют расшифровки, упорных архивных поисков, обещающих новые открытия в средневековой истории Крыма. Но ничего подобного за последние 30 лет не произошло, во всяком случае за пределы круга официальных историков не просочилось. 

Династический брак, исключительно важный для обеих сторон, увы, не состоялся. Помешали турецкие политики, давно и с тревогой наблюдавшие за тем, что происходило на северных границах империи. Московское государство росло и крепло во всех сферах жизни, в том числе, что особенно пугало, в духовной, - за счет того ускорения, которое придала ему победа на Куликовом поле. Ещё немного, и этот "осколок древней Великой Руси" окончательно освободится от "опеки" Золотой Орды, соберёт воедино все русские земли и возобновит своё изначальное, извечное движение на юг. Разве замышляемый династический брак не очередной шаг в том же направлении? Сильный, дальновидный шаг! Его надо упредить, надо сделать всё, чтобы он не состоялся. Сделать самим, не полагаясь на союзников-татар, так и не сумевших прибрать к рукам строптивое княжество Феодоро. 

Летом 1475 года под Инкерманом высадился с кораблей многотысячный турецкий десант. Марш к недалёкой от моря столицы феодоритов, и эта крепость, процентов на 80 созданная самой природой, оказалась в плотном осадном кольце. Ежедневный, многочасовой, массированный огонь артиллерии, впервые и в большом количестве применённой в Крыму, под Феодоро, сокрушил защитные сооружения города. Но и в таких условиях, страшных своей новизной, феодориты сумели продержаться полгода. Оставалось совсем немного времени до прихода зимних метелей и морозов, единственных союзников, делавших смертельно опасным каждый горный склон, каждую горную тропу. Не дождались, капитулировали. Если бы знали, что турки зверски убьют всех пленных, всех, кого найдут в поверженном городе, нашли бы силы продержаться до глубокой зимы, додумались бы и до партизанского движения, до диверсий на вражеских коммуникациях... 

Турки убили всех, кроме кучки знати, которая могла пригодиться в будущих политических играх. Несостоявшаяся невеста московского княжича очутилась в гареме турецкого султана. 

Столица княжества Феодоро безвозвратно ушла в небытие, а само княжество осталось и продолжало существовать как таинственная страна Дори. Она существовала и при Э. Челеби, благодаря своему парадоксальному статусу. Татарам горная страна не принадлежала даже формально, что недвусмысленно подтверждает тот же Челеби: "Ханы не имеют в горах ни единой пяди земли" (стр. 78). Турки объявили страну Дори чем-то вроде вилайета (области) или анклава своей империи. Собрав с "диких горцев" ежегодный налог, вплоть до следующих сборов никакого интереса к ним не проявляли. Татары горцев побаивались, как "турецкоподданых", даже заигрывали с ними, иногда жаловали крупными денежными суммами (стр. 179). Наверное, чтобы сделать более сговорчивыми при заготовках татарами дров и деловой древесины. 

Весьма вероятно, что всё круто изменилось именно с подачи Эвлия Челеби. В Стамбуле, прочитав его Записки путешественника, спохватились: Россия уже на пороге Крыма, а в горах столько людей, готовых по первому зову идти в бой в одном строю с русскими солдатами. Горцев надо как можно скорее ассимилировать или уничтожить. В том и другом турки всегда были непревзойденными мастерами. Кто не знает сегодня о их сравнительно недавних "подвигах" - ассимиляции курдов, о чудовищном по масштабам геноциде против армян. В нашем случае турки поручили это гнусное дело татарам, своим новым вассалам. Те, конечно, рьяно приступили к выполнению приказа "вышестоящего начальства", однако выполнить его смогли далеко не полностью. Есть основания утверждать, что большинство "горцев" покинуло Крым, да так, что их исхода никто не заметил. Явление в истории не такое уж редкое, как нам кажется. Кто заметил, например, как и когда совершился исход в Сибирь десятков тысяч старообрядцев? 

Ушли, как всегда, не все (закон природы, действующий и в социальной сфере?). Часть тавров-татов осталась и подверглась со временем ассимиляции. На первых порах татар привлекло и обрадовало другое. Проникнув в горы, они обнаружили немалое число нагорных пастбищ. Правда, полузаросших дремучими лесами. Не беда. Леса легко вырубить (чужими руками). Зато какое несметное количество скота можно развести на бескрайних горных лугах! В ходе освоения "новых" земель как нельзя кстати пришёлся жизненный опыт аборигенов. У них татары учились жить в горно-лесных условиях, заимствовали их образ жизни, даже их жилища. Сегодня особо проницательные историки относят такие жилища (их реконструкции по археологическим находкам) к "исконно татарской деревянной архитектуре", начисто "забыв", что в Крым татары пришли кочевниками, у которых собственной архитектуры не было и не могло быть; что, превращаясь в осёдлое население, они просто заимствовали архитектуру у местных осёдлых народов. Казанские татары и башкиры сельских районов своих автономных республик РФ даже сегодня живут в русских избах, архитектурные каноны которых соблюдают при строительстве изб ревностнее самих русских. 



На Южном берегу Крыма татары появились еще позже, чем в Крымских горах

На Южном берегу Крыма татары появились ещё позже, чем в Крымских горах. Чтобы прояснить это обстоятельство, нам придётся ещё раз вернуться к турецкому десанту 1475 года. Главная задача десанта состояла всё-таки не в разгроме столицы княжества Феодоро, а в захвате южнобережных генуэзских колоний, прежде всего Кафы (ныне Феодосия), крупнейшего в Крыму, если не во всём Причерноморье, центра торговли людьми, зловещая слава которого доходила до самых дальних уголков тогдашнего мира. Турки, наконец, сообразили, что баснословные прибыли от работорговли, уходящие через генуэзских посредников неизвестно куда, легко направить в собственные карманы, если кардинальным образом избавиться от посредников. Для хорошего подготовленного военного десанта - дело нехитрое. И противник не тот, что будет стоять насмерть. Посредников прогнали, а заодно и всех генуэзцев, очередных "культуртрегеров", прижившихся на ЮБК. Турецкие власти объявили о льготных условиях переселения на "новые земли" своих верноподданных. Из Турции на крымское Южнобережье хлынул поток авантюристов и проходимцев всех мастей...

От таких перемен больше, чем кто-либо, выиграли... Генуя, все города-республики будущей единой Италии. Исчезла зависимость от кошельков рыночной шпаны с далёкого невольничьего берега, ускорилось развитие общей итальянской культуры, и возник общеевропейский феномен - Возрождение, возврат к духовным ценностям, к началам былой Средиземноморской цивилизации для нового рывка вперед, к свободе, к свету во имя человечества. Символично, что один из самых ярких выразителей идеалов Возрождения - Микеланджело Буонарроти - родился именно в 1475 году. 

Через 200 лет, во времена Эвлии Челеби, ЮБК представлял собой типичный "берег турецкий", выглядевший точно так же, как любой другой берег Анатолийского полуострова. Турецкими были и приморские города. Все без исключения, что особо подчёркивает цитируемый нами автор: "Замки на берегах полуострова Крымского также династии османской подвластны" (стр. 49). "Турецким берегом" вошёл ЮБК вместе со всем полуостровом и в состав России. 
Подтверждение тому легко найти уже в русских официальных документах. Один из них - копия письма от 18 января 1788 года из Таврического областного правления в Санкт-Петербург; письма-отчета о ходе высылки с ЮБК прежнего населения, активно сотрудничавшего с противником в разразившейся русско-турецкой войне 1787-91 гг. Архивный документ констатирует: сельские поселения ЮБК "от Балаклавы до Феодосии обитаемы были частью анадольскими турками, а большою частию обмусульманившимися греками. Они все несравненно дерзновеннее и хуже степных татар, и проку от них мало ожидать можно". 

Выселение "дерзновенных" уже завершалось. Турок выслали в Турцию, греков - в Мариупольский уезд, к землякам, поселившимся там в 1774 году. В цитированном письме содержится попытка ответить и на следом возникающий вопрос: кем заменить неблагонадёжных "выселенцев"? "...оставляемые ими здесь прекраснейшие места заняты быть могут трудолюбивейшими людьми" (Центргосархив АРК, Фонд 535, дело 584, лист 2). 

Не трудно догадаться, почему благие намерения остались в большей своей части намерениями, откуда на ЮБК вдруг появилось такое множество татар? Русско-турецкая война за Крым (1787-91 гг.) утомила страну. Все планы, которые могли подождать (в том числе заселение ЮБК), отложены на потом. В 1796 году умерла императрица Екатерина II. Её взбалмошный сынок Павел, взойдя на престол, считал, что его первоочередная задача как самодержца - отомстить матери за убийство отца: разрушить всё, что было сделано при её жизни неимоверными усилиями народа, целой когорты выдающихся политиков и полководцев. По первое число досталось от Павла и Крыму, обретением которого так гордилась Екатерина II. Пять лет (с 1797 по 1802 г.) её Таврида оставалась как бы ничейной территорией, брошенной на произвол судьбы: Таврическая область ликвидирована, областные учреждения закрыты, чиновники разъехались по российским губерниям. 

Сложившейся ситуацией и воспользовались степные татары. Не менее оперативно, чем в наши дни, побросав свои земельные наделы и жилища в северной части полуострова, татары устремились на ЮБК в оставленные греками и турками всё ещё безлюдные и полуразрушенные деревни. К 1820 году, памятному приездом в Крым А.С. Пушкина, татарские самозахваты на ЮБК выглядели как давно обжитый, обустроенный край. "Волшебный край, очей отрада!" 

Общеизвестные, проникновенные слова из стихотворения совсем юного поэта о восхитивших его "брегах Тавриды", о крымском полуденном солнце, которое освещало всё его последующее творчество... Менее известны или остаются как бы в тени его негативные впечатления о Крыме - о Керчи, Феодосии, Бахчисарайском дворце и др. Разве не в столкновении тех и других впечатлений рождались посвящённые Крыму гениальные пушкинские строки? 

Уже не с корабля, а из окошка почтовой кареты Пушкин вглядывался в проплывающие мимо последние крымские вёрсты - пустынные, безлюдные степи, как будто обглоданные несметными стаями саранчи. Что за бедствие постигло Тавриду? - мысленно спрашивал он себя и не находил ответа. Неудивительно, если не то что ответить, осознать этот вопрос не могут историки почти два века спустя. 

Экологическая катастрофа, которую татары собственноручно сотворили на своей исторической родине, в Центральной Азии, бездумно, до немыслимых масштабов умножая скотопоголовье, ничему их не научила. В крымской степи они применяли тот же хищнический, круглогодичный способ пастьбы многотысячных овечьих отар, табунов лошадей и стад крупного рогатого скота. Ещё 100-200 лет такого "хозяйствования" и степной Крым обретёт такой же пустынный или полупустынный вид, как нынешние Афганистан, Ирак, Средняя Азия (татары бежали на ЮБК по сути дела от будущей экологической катастрофы, ещё её не осознавая, но уже предчувствуя). 

Заметил надвигающуюся катастрофу первый же русский путешественник, обладавший серьёзной научной подготовкой, естествоиспытатель, академик Санкт-Петербургской АН Василий Фёдорович Зуев. Покидая равнинный Крым, академик вносит в дневник такую запись: "Беспрестанное пасение множества скота, количеством вправду числу людей несоразмерного, и вождение его весь год по степи с места на место причиняет вред, что весною, осенью и летом в большую засуху, после дождей не успевает трава из земли отпрыснуть, как скот её и сорвёт или помнёт ногами". 

Зуев не просто констатировал признаки грядущей катастрофы, он придумал средство, в дальнейшем себя полностью оправдавшее, как этой катастрофы избежать: в срочном порядке переходить на зерновое земледелие, сокращая одновременно скотопоголовье до разумных пределов. Столь же плодотворны и другие идеи академика Зуева. До наших дней они определяют генеральные направления экономического развития Крыма и останутся определяющими в далёком будущем. Так, для крымских геологов путеводной нитью в расшифровке земных недр полуострова служит идея Зуева о том, что Крымские горы - это связующее звено единой Балкано-Кавказской системы; внимание многих поколений гидрогеологов Зуев обратил на извечную крымскую проблему - маловодье. В.Ф. Зуев разгадал механизм, сформировавший уникальную панораму Южного берега Крыма; первым оценил исключительные достоинства Ахтиарской бухты как базы военно-морского флота и тем определил место, где будет построен Севастополь, а заложат его уже в следующем после поездки Зуева в Крым в 1783 году.

Памятный для России, счастливый год! Нет больше Крыма, извечно грозящего апокалипсическими бедами, рождается Таврида, прекрасная, как мечта о великой Средиземноморской цивилизации, которая на этот раз будет непременно воплощена в жизнь. Лучшие умы России уже думают о конкретных, практических шагах в этом направлении. Думают и в Петербургской академии наук. И решают: первое, что надо сделать для содействия Тавриде - послать в только что сформированный новый орган власти, Таврическое областное правление, на должность советника, выражаясь современным языком, по экологическим вопросам молодого адъютанта академии, географа К.И. Габлица. Его почти ровесник, но уже академик В. Ф. Зуев снабдил посланца академии подробнейшими инструкциями, причём не в устной, а в письменной форме: в каких регионах полуострова Габлиц должен обязательно побывать, на что обратить внимание, какие сведения собрать. 

Судя по тому, что написал Габлиц в своих Трёх царствах, в инструкцию он так ни разу не заглянул, фактически повторив в худшем варианте то, что уже было описано Зуевым, добавив несколько фактов из официальных донесений с мест в областное правление. Например, донесение русских военных топографов (составлявших первую точную карту Крыма) о яме в 20-ти верстах от Карасубазара (ныне Белогорск), в которой круглый год бывает лёд. То есть о пещере Б. Бузлук на Караби-яйле. На собственные географические открытия времени всё как-то не находилось. Можно подумать, мешали обязанности нежданно-негаданно свалившейся на него должности вице-губернатора? Нисколько. От обязанностей Карл Иванович скоро научился виртуозно увиливать. На одно не жалел он ни служебного, ни личного времени - на скупку земель у татар, которые спешно эмигрировали в Турцию. Он уже явно не мечтал об академии, а в будущем видел себя крупным землевладельцем. Помимо всего прочего, был первый вице-губернатор Тавриды большим мастером по части амурных дел... 

В 1793 году в Тавриде, в Симферополе, обосновался академик П.С. Паллас, уже известный своими пространными трудами о природных ресурсах России. В Тавриде, вскоре опять ставшей Крымом, Паллас как всегда работал много и мощно, неустанно инвентаризировал природные богатства вновь обретённого края. Но именно эта преувеличенная прыть всегда вызывает сомнение: на кого Паллас работал, на Россию или на свой фатерлянд? Ведь большую часть своих трудов, не переводя на русский язык и не опубликовав в России, он увёз в Германию. Совсем уж точно известно, что русских людей Паллас откровенно, демонстративно ненавидел, чему предостаточно документальных подтверждений (как и сказанному о Габлице) имеется в республиканском госархиве, но их почему-то никак не удаётся опубликовать. 



Караби-яйла

Ещё один канонический, подготовленный исследователь Крыма появился на полуострове за год до приезда Пушкина: П.И. Кеппен, выпускник Харьковского университета по специальности статистик-этнограф. Казалось бы, Крыму очень повезло, появился человек, способный научно зафиксировать этнографическую ситуацию на вновь обретённой земле в переломный момент её истории. Многое бы прояснилось. Ведь даже в 20-е годы прошлого века зоолог, профессор И. И. Пузанов зафиксировал среди крымского населения довольно заметный ареал обрусевших генуэзцев. На сто лет раньше вероятность таких находок была гораздо больше. Однако все этнографические исследования Кеппена свелись к поискам готов, которых не было в Крыму уже лет четыреста. Кеппен искал их в горах, где готы никогда не жили, искал в городах, где находил разве что похожих на готов голландцев. Каких-то готов он всё-таки нашёл в предгорьях (наверное, оготившихся аланов, сохранивших в обиходе, в одежде кое-какие черты культуры готов, своих давних союзников). 



Пётр Иванович Кеппен

Осознав бесперспективность готской темы, Пётр Иванович переключил внимание на крымские древности, точнее, на остатки разновременных фортификационных сооружений, которые тогда встречались буквально на каждом шагу. Особенно впечатляли руины крепостей на ЮБК и на южных обрывах Главной горной гряды. Однажды его осенило: это же и есть длинные стены, построенные при византийском императоре Юстиниане I для защиты имперских границ от военных угроз с севера, которые упомянул в своем трактате О постройках византийский историк Прокопий Кесарийский. Того, что длинные стены в Крымских горах развёрнуты фронтом к югу (это особенно бросается в глаза на Караби-яйле, над ущельем Чигенитра), наш хорошо подготовленный исследователь так и не заметил. Преуспел Кеппен в другом: исподволь, всего за десять лет, он обзавёлся имением Карабах, где и скоротал вторую половину жизни (35 лет!) как просвещённый, преуспевающий помещик. А крымские историки до сих пор всё решают и никак не могут решить, где проходили и кого от кого защищали длинные стены и те ли стены открыл Кеппен, которые упоминает Прокопий Кесарийский? Такие вот зыбкие, простодушные открытия...

Хронически не везёт Крыму на исследователей, хотя, казалось бы, самих исследователей - пруд пруди. А добросовестных, не конъюнктурщиков, исследователей такого уровня, как В.Ф. Зуев и А.Л. Бертье-Делагард, можно пересчитать по пальцам. Потому и сама крымская история удручающе невнятна, сплошь и рядом зиждется на передёрнутых фактах, охотнее следует за конъюнктурой, чем за истиной. И всё-таки. Связующая нить крымских времён, как мы убедились, заметна каждому, кто хочет её увидеть. Она связывает воедино этногенез Восточной Европы, его главной, славянской части, и крымский этногенез, повторяющий в миниатюре то, что происходило на восточно-европейских просторах. Как не заметить, что тавры и скифы, родственные крымским аборигенам, легко сливались с последними в единое целое. В то же время народы этнически далёкие, особенно тюркские, аборигены решительно отторгали. 

Если бы горные тавро-скифы (заключавшие в себе изначальный крымский этнос) дождались прихода русских в Крым, они бы составляли сегодня почти неразличимое целое с русским населением. Однако они ушли. Всего за несколько десятилетий до присоединения Крыма к России. Куда ушли? Не наведёт ли нас на ответ такая аналогия? Уцелевшее население разгромленной татаро-монголами Киевской Руси бежало в поисках спасения чаще всего на север, в регионы, составляющие сегодня центр Российской Федерации. Беженцев объединяло название оставленного города или села. На новом месте, с разрешения хозяев земли, строили город или село с прежним названием. Общеизвестно, откуда в Московской области взялся Звенигород, а во Владимирской - Вышгород. С Днепра, из окрестностей Киева. Точно так же не надо объяснять, откуда в Костромской области райцентр Галич, а самое крупное озеро называется Галицким. Но вряд ли кто-то сегодня объяснит, почему село в глухом юго-восточном углу Московской области (возле райцентра Серебряные Пруды) носит греческое по происхождению название Левада, употребительное в южной половине Украины и в Крыму. 

Мы вправе предположить, что остатки дотатарского крымского населения, несущие в себе генофонд крымских аборигенов, тоже ушли на север. Куда именно? Чтобы ответить на этот вопрос, надо располагать солидным объёмом крымской дотюркской топонимики, добыть которую сегодня можно в основном из архивных документов. К сожалению, ни одного такого добытчика всё ещё не обнаружено. 

Следует задействовать и статистический метод поиска истины: выяснить, из каких мест России и Украины вышли переселенцы в Крым первой волны, в XIX веке, и второй, послевоенной. Невооружённым глазом видно, что преобладают выходцы из центральных областей России. Для научных выводов нужны конкретные данные о нынешних крымских русских: из каких мест России они переселились в Крым, откуда максимум и минимум и т.д. - нужна вся динамика процесса. В конечном итоге выявятся те, кто не просто переселился, а вернулся, кого привела в Крым генетическая память, которую остаётся укрепить знаниями, чтобы каждый вернувшийся был твёрдо убеждён, что его долг и долг его потомков - остаться на этой земле навсегда.

Борис ЧУПИКОВ, краевед.