Тут две сестры у прилавка возникли. Мы, говорят, совместно живём, одним хозяйством. Ты нам гуся не руби, говорят, давай целым. Гусевед в слова вник, счёл их не лишёнными здравого смысла, отставил ножик, завернул тушку. Очередь тут же завопила: – Куда?! Нам половинка, а этим целого? Руби им, как всем! Не старое время! – Так ибо им в единственны й жилье, – оправдывался гусевед. – Есть директива рубить – руби! – требовала орда. – А необходимо им целого – дома зашьют! – Ошалелый бабняк! – растерялся гусевед. И разрубил гуся. Одна из сестёр рыдала в звук, вторая её утешала: – Зашьём, дома зашьём... Он посмотрел им вдогон и как черт из табакерки заторопился – в свою холодную каморку, по холодным и пустым петроградским улицам.
Дом, приютивший в ту зиму художников и поэтов, скрипел и раскачивался, как нетрезвый, но, не замечая ничего, он писал: "Слушай меня участливо, – сказал кудесник. – Я был в деревне, откель ты, должно быть, идёшь; словом, в Каперне. Я люблю сказки и песни, и просидел я в деревне той весь день, стараясь услыхать что-нибудь, никем не слышанное. Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то это истории о хитрых мужиках, с вечным восхвалением жульничества, это грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом.
.."С жалобным визгом распахнулась ворота, в каморку вошли двое – местный командир дома и дворник. Выдернув из-под писателя венский стул, местный командир удовлетворённо с казал: – Хватит, попользовалась интеллигентская часть общества. Пусть пользуется пролетариат. – Не старое время, – подтвердил дворник. Угнездив худой зад на стопке книг и водрузив на другую стопку лист бумаги, сочинитель сжал карандаш коченеющими пальцами и продолжал строчить. Он не мог напевать совместно с другими:
Мы Карла Маркса рабочие,
Красного Шара руководство,
Мы созидатели – зодчие,
А религиозная вера наша – возведение, – вследствие того, что и писал о другом: "Почему они нас не любят? – спрашивала девчонка. "Э-э, неужто они умеют боготворить? Надо мочь боготворить, а этого-то они не могут".
Первые биографы Александра Грина строили догадки о его прошлом. Одни утверждали, что он древний морской волк; другие говорили, что он, будучи матросом, убил английского капитана и завладел его сундуком с рукописями; третьи клялись, что он найдёныш – его подобрала младенцем на необитаемом острове команда американского китобоя и воспитала как сына экипажа. Но родился Александр Гриневский в дремучем русском городе, стоявшем вдалеке от Белого и Чёрного морей, в семье конторщика пивоваренного завода.
В 16 лет сбежал в Одессу, мечтая об Индии, при всем при том довелось ему произвести только немного каботажных плаваний. Остальные он осуществил в мечтах, построив в них города Зурбаган и Лисс, проложив вектор движения через коварный пролив Кассет. Ему пришлось быть грузчиком и землекопом, банщиком и пожарным, дезертиром и агитатором. В Севастополе он угодил в тюрьму, удостоившись сомнительной чести быть упомянутым в письме военного министра министру внутренних дел: "Задержан жутко величавый участник из гражданских лиц, назвавший себя сначала Григорьевым, а далее Гриневским".
Ссылка, побег, сызнова ссылка. Он разочаровался в партии эсеров, к которой прибила его житейская волна, новую разыскивать не стал; бушевала махаловка, революция пронеслась опустошающим ветром, а он, одинокий чудак, мечтал о том, что грязная корзинка угольщика брызнет зелёными листьями и расцветёт яркими цветами.
В тоскливом Петрограде Грин писал странную повесть. Вместе со старым матросом Лонгреном беллетрист мастерил детские игрушки, да такие, что если это бот, то он джентльмен 15 выдержит в любую погоду; он помог юному капитану Грэю остановить свой выбор на шёлке цвета благородного веселья. Наконец трёхмачтовый красавчик "Секрет" обогнул пологий мыс и, держась к берегу левым бортом, алея парусами, приблизился к Каперне.
Александр Грин закончил "Алые паруса" 23 ноября 1922 года. Петроград, опоясанный очередями, как пулемётными лентами, готовился к новой долгой зиме. Писателю отомстили немного десятилетий через. Жизнерадостные пошляки присвоили его имена и названия, раздав их ширпотребовской дребедени. Они считали, что это им в настоящее время принадлежит весь мир, – не старое время! Правда, они так и не научились боготворить. Но уже ни в жизнь не узнают об этом...
Свежие комментарии