| Подводя итоги своего годичного пребывания |
Небезынтересными являются и наблюдения ученого за «торговыми» отношениями в папуасском обществе.
Оказалось, что, как таковой, купли-продажи здесь не было; существовал лишь своеобразный обмен подарками, причем дарящий не ожидал непременного ответного вознаграждения. В устойчивости подобных правил Миклухо-Маклай убедился лично, несколько раз испытывая папуасов. Он специально не давал им ничего в обмен на принесенные ему кокосы, сахарный тростник и пр. Аборигены же признавали это вполне справедливым и спокойно уходили, не взяв своих подарков назад. Внимательно изучая людей, Николай Николаевич отдавал должное в своих исследованиях и природе Новой Гвинеи. А она, хоть и потрясала своей красотой, не всегда была безопасной. Несколько раз путешественник становился очевидцем землетрясений, которые, к тому же, дополнялись одновременно происходившими сильными грозами. Земля шаталась под ногами, беспрерывно сверкали молнии, оглушительно гремел гром; пугающее впечатление усугубляли потоки дождя и порывы ветра, задувавшего слабую лампу в хижине... Вообще, дождь и ветер, с европейской точки зрения, не приносящие особых хлопот, на Новой Гвинее доставляли исследователю массу проблем. Во время затяжных ливней в его маленьком жилище, где и повернуться-то было негде, становилось повсюду мокро и очень сыро, а многочисленные скважины, щели и отверстия в стенах создавали сквозняк, от которого защититься было просто невозможно. Иногда ученому поневоле приходилось ложиться спать, так как работать при непрерывно потухающей от ветра лампе было невыносимо сложно. Немудрено было и прийти в отчаяние, но Миклухо-Маклай пишет: «Дождь барабанит по крыше; вода протекает во многих местах, даже на стол и на кровать, но так как поверх одеяла я закрыт еще непромокаемым плащом, то по ночам мне до дождя нет дела». Но даже если не было ветра и дождя, жизнь в тропическом лесу вовсе не становилась спокойной. Николай Николаевич отмечает, что по ночам здесь намного больше шума, чем днем. Если с полудня до трех или четырех часов, исключая кузнечиков и весьма немногих птиц, никого не слышно, то с заходом солнца начинается самый настоящий концерт. Кричат лягушки, цикады, ночные птицы; к этому оглушительному шуму примешиваются голоса разных невидимых животных, а аккомпанементом служит гул прибоя на рифах — ночью он слышится яснее. Сверх того, не умолкает назойливый писк комаров; подчас издали долетают воющие звуки — поют папуасы... Какие нервы выдержат подобное?! А Миклухо-Маклай замечает: «Несмотря на всю эту музыку, мне вообще спится хорошо». Удивительный человек! Он весь в работе, потому особо не замечает наступившей перемены в питании — окончились сахар и сухари. Упоминая об этом, Николай Николаевич, утверждает, что наступившее однообразие пищи даже нравится ему. И вообще — все эти мелочи «вполне сглаживаются кое-какими научными наблюдениями и природой, которая так хороша здесь... Да, впрочем, она хороша везде, умей ею только наслаждаться». Далее наш герой рассказывает, как, отправившись поздно вечером в плохом настроении к ручью за водой, он вдруг увидел яркую вспышку молнии, осветившей «своим голубоватым блеском и далекий горизонт, и белый прибой берега, капли дождя, весь лес, каждый листок, даже шип, который сейчас уколол руку.
Кстати, последние слова в приведенной фразе отнюдь не являются следствием случайного настроения. Листая страницы книги Миклухо-Маклая, обращаешь внимание на его явную склонность к одиночеству. Об этом он говорит не один раз. Вот один из примеров: «Я только вполне отдыхаю и доволен, когда бываю один, и среди этой роскошной природы я чувствую себя, за исключением дней, когда у меня бывает лихорадка, вполне хорошо во всех отношениях». Или еще: «Я так доволен в своем одиночестве! Встреча с людьми для меня хотя не тягость, но они для меня почти что лишние… Мне кажется, что, если бы не болезнь, я здесь непрочь был бы остаться навсегда, т. е. не возвращаться никогда в Европу». Что стоит за этими признаниями, трудно сказать. Возможно, неприязнь к людям, называющим себя цивилизованными? Пожалуй, Миклухо-Маклай действительно чувствует себя на Новой Гвинее, как дома... или лучше, чем дома! Проходит время, и он делает такую запись: «Становлюсь немного папуасом: сегодня утром, например, почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и съел сырого, т. е. съел то, что можно было в нем съесть». Подобно папуасам, он вместе со своим слугой шесть месяцев подряд каждый вечер кладет на костер большое бревно, чтобы поддержать огонь до следующего утра. Это делается для экономии спичек и для того, чтобы не бегать за огнем в деревню, если костер погаснет, — но, кажется, совсем не тяготит... Он собирает белый пепел, который употребляет, как соль, — от которой, впрочем, легко и скоро отвыкает, не замечая никакого неудобства или вреда от ее недостатка. Единственным лакомством для Николая Николаевича на долгое время становится кокосовый сок: «Кроме нее и чаю, я ничего не пью. Обыкновенно выпиваю два кокосовых ореха в день». Меняется постепенно на папуасский манер и утварь путешественника. В частности, вместо разбившейся фарфоровой и фаянсовой посуды появились чаши из скорлупы кокосов, собственноручно сделанные Николаем Николаевичем... Хозяйственные дела плохо сказываются на чутких руках европейца. Ему все труднее рисовать мелкие детали: руки покрыты мозолями, порезами и ожогами... Такова «обратная сторона» знаменитого путешествия Миклухо-Маклая: болезни, крайняя усталость, тяжелые условия жизни и нередкая перспектива остаться голодным. А сколько было опасностей! Однажды, при попытке достать из воды подстреленную птицу, ученый чуть не угодил в пасть акулы. В чаще леса на него напали и сильно искусали дикие осы, — а во время очередного шквала с ливнем рухнуло громадное дерево, едва не похоронив под собой хижину и ее обитателя. По словам самого естествоиспытателя, «не туземцы, не тропическая жара, не густые леса — стража берегов Новой Гвинеи. Могущественная защита туземного населения против вторжения иноземцев — это бледная, холодная, дрожащая, а затем сжигающая лихорадка. Она подстерегает нового пришельца в первых лучах солнца, в огненной жаре полудня, она готова схватить неосторожного в сумерки; холодные бурные ночи, равно как дивные лунные вечера, не мешают ей атаковать беспечного; но даже и самому предусмотрительному лишь в редких случаях удается ее избежать. Сначала он не чувствует ее присутствия, но уже скоро он ощущает, как его ноги словно наполняются свинцом, его мысли прерываются головокружением, холодная дрожь проходит по всем его членам, глаза делаются очень чувствительными к свету, и веки бессильно смыкаются. Образы, иногда чудовищные, иногда печальные и медленные, появляются перед его закрытыми глазами. Мало-помалу холодная дрожь переходит в жар, сухой бесконечный жар, образы принимают форму фантастической пляски видений». Но при всем этом ни на минуту Николай Николаевич не забывал, с какой целью он прибыл на Новую Гвинею; никакие сложности и опасности не могли заставить его отказаться от поставленной цели. Подводя итоги своего годичного пребывания в джунглях тропической земли, он пишет: «Я подготовил себе почву для многих лет исследования этого интересного острова, достигнув полного доверия туземцев, и в случае нужды я могу быть уверенным в их помощи. Я готов и рад буду остаться несколько лет на этом берегу. Но три пункта заставляют меня призадуматься относительно того, будет ли это возможно: во-первых, у меня истощается запас хины, во-вторых, я ношу последнюю пару башмаков и, в-третьих, у меня осталось не более как сотни две пистонов». Как видим, Миклухо-Маклай был готов остаться на острове, — мешали только внешние обстоятельства.
Оказывается, некоторые английские газеты уже похоронили «безумца». Но не менее были поражены прибывшие, когда услышали от Николая Николаевича, что тот еще не решил — плыть ли на корабле домой или оставаться?.. Некоторые подумали, что у новогвинейского отшельника и впрямь помутился разум... Совсем иная реакция была у папуасов, узнавших о том, что «человек луны» хочет их покинуть. Они просили своего друга остаться, обещая делать для него все, что тот ни потребует. Были устроены прощальные пиры, на которые стеклось много жителей из разных деревень с подарками. При этом Миклухо-Маклаю предложили в каждой деревне построить по хижине, дать много съестных припасов и в каждый дом по жене для хозяйства, — лишь бы он остался. Но, взвесив все «за» и «против», Николай Николаевич принял решение: плыть. 24 декабря с рассветом «Изумруд» поднял якорь и покинул берег... Но это не было для Миклухо-Маклая прощанием навек с полюбившимся островом. Еще дважды — в 1876-1877 и 1883 годах — он посещал Новую Гвинею; радостными были встречи с туземцами... Позднее Николай Николаевич проводил исследования в Австралии, интересовался жизнью тамошних аборигенов. Им он также горячо сочувствовал: сохранились гневные строки ученого о том, как в Северной Австралии «в возмездие за убитую лошадь или корову белые колонисты собираются партиями на охоту за людьми и убивают, сколько удастся, черных»... Шестой континент также стал для Миклухо-Маклая родным и близким. В 1884 году он женился на Маргарет Робертсон, дочери бывшего премьера Нового Южного Уэльса. Продолжал писать протесты против порабощения и уничтожения океанических народов, пока австралийская пресса не начала травлю «подозрительного» русского. Вернувшись в Россию, жил в Санкт-Петербурге, в бедности, пробавляясь редкими научными публикациями; страдал от «гнилого петербургского воздуха», пока не заболел тяжело и неизлечимо... Не дожив и до сорока двух лет, скончался 14 апреля 1888 года. Подвиг и труды Николая Николаевича были по-настоящему оценены лишь в следующем веке. В честь 150-летия со дня рождения нашего выдающегося соотечественника 1996 год был провозглашен ЮНЕСКО годом Миклухо-Маклая. Но, может быть, главный памятник великому гуманисту — это черно-алое, с золотой райской птицей, знамя независимого государства Папуа — Новая Гвинея, реющее ныне над зеленым берегом Маклая. | |||||||||||||||||||||||||||||||||
| Ссылка на http://www.vokrugsveta.com обязательна |
Свежие комментарии